4. Цивилизационная профанность: практические следствия

Исторически выявляются два следствия цивилизационной профанности. Во-первых, это явление самодеструкции цивилиазции. Во-вторых, это вращение цивилизационного самосознания в порочном круге, т.е. признание в качестве истины того, что ранее полагалось неистиной и наоборот.

В этом контексте и возникает проблема истины самого субъекта истории. Проблема истины субъекта истории – это проблема специфики гуманитарного знания. Истина здесь есть и отражение и оценка сущности субъекта. При этом оценка должна включать в себя критерий, по которому определяется истинность или неистинность субъекта, который является реальностью. Представление о субъекте должно совпадать с его реальностью, нередко скрытой, и это представление не есть еще истина субъекта, а лишь ее основание. Истина субъекта есть конечный результат оценки его исторической роли, его деятельности.

Мы имеем дело с истиной, которая зависит от исходного принципа оценки, а точнее – от его объективности. Объективная оценка сущности исторического субъекта оказывается невозможной в ситуации, когда исторический субъект становится обладателем абсолютной власти.

Практический опыт наглядно доказывает, что обладатель высшей абсолютной власти воспринимает себя в качестве носителя универсального цивилизационного знания. Если эта универсальность не воспринимается свободным разумом, то она утверждается силой. Головы, не воспринимающие универсальное знание, могут отделяться от туловища. И это – самое весомое доказательство того, что универсальное знание, предлагаемое высшей властью, содержит в себе истину.

Проблема определения объективности критерия истины исторического субъекта обрела для российского гуманитарного знания животрепещущий характер. Речь, прежде всего, идет о культе личности, о сакрализации генеральных секретарей, получавших неограниченную партийную и государственную власть.

Этот феномен оценивали как явление тоталитаризма. Это понятие было заимствовано из западной социологии. Однако оно не объясняло сути явления культа личности.

Тоталитаризм трактовался как система правления, имеющая высокую степень централизации и контролируемая политической группой, запрещающей какие-либо иные партии. Однако тоталитаризм воспринимался как широкое понятие, охватывающее цивилизационный феномен тотальности, т.е. целостности социальной и культурной системы. Эрозия такой целостности означает и эрозию цивилизации.

В действительности исторический опыт выявил феномен абсолютной власти как возможности свободного исторического творчества. Коль скоро это творчество рассматривалось субъектом истории как реализация особой миссии, то оно становилось основанием подчинения истины факта и истины принципа выполнению исторической задачи.

Истины факта и истины принципа превращались в прикрытие действий, направляемых на получение нужного результата. Эффективность становилась ведущим критерием. Это наглядно проявилось в позициях И.В.Сталина, Н.С.Хрущева, М.С.Горбачева.

И.В.Сталин оправдывал всю систему своих политических действий великой истиной строительства социализма. Н.С.Хрущев считал, что он восстанавливает истину ленинских норм жизни. М.С.Горбачев видел в своей политике реализацию истины гласности, свободы и правового государства. Между тем участники исторической драмы России двадцатого века радикально расходятся в оценках этой деятельности.

В качестве наглядного примера таких расхождений можно считать известные мемуары Н.С.Хрущева. Они интересны тем, что в них Н.С.Хрущев как бы побивает самого себя, хотя каждый раз он отстаивает какую-то истину.

Н.С.Хрущев ставил своей задачей обнажить всю правду и реальные факты, связанные с культом личности И.В.Сталина, что позволит, с его точки зрения, советскому народу и стране избежать в будущем аналогичных злоключений. Н.С.Хрущев полагал, что, как непосредственный свидетель событий, он знает действительную правду и может ее донести до народа. Но он столкнулся с определением исходного критерия оценки исторической деятельности И.В.Сталина. Как ему представляется, он точно знает этот критерий – это классовый подход. Этому критерию следовал и И.В.Сталин.

Признавая общность критериев оценки характера исторической линии И.В.Сталина и ее результатов, Н.С.Хрущев вольно или невольно попадает в своеобразную теоретическую ловушку. В своих фактических свидетельствах, относящихся к первым встречам с И.В.Сталиным, Н.С.Хрущев дает свои чрезвычайно высокие характеристики его личных качеств. Сталин ему нравился и в быту, когда он встречался с ним на обедах. Он признается, что «обоготворял его личность», воспринимал как человека не от мира сего[1]. Иными словами, Н.С.Хрущев свидетельствует о том, что Сталину присуще нечеловеческая государственная мудрость, способность предвидения, простота, те качества вождя, «который знает суть и правильно направляет наши умы, нашу энергию…»[2].

После смерти И.В.Сталина Н.С.Хрущев говорит о том, что несмотря на его заслуги перед страной, его особую роль, несмотря на то, что он «действительно стоял выше других», его надо судить[3]. Таким образом, с точки зрения фактической истины, И.В.Сталин может оцениваться как личность «не от мира сего». В этом случае культ личности И.В.Сталина может считаться оправданным. Однако с точки зрения истины морального принципа, И.В.Сталин представляется государственным преступником. Н.С.Хрущев фиксирует истины реальности, которые совместить невозможно.

Самое примечательное состоит в том, что Н.С.Хрущев считает основополагающие принципы мировоззрения И.В.Сталина правильными. Это, - прежде всего, классовый подход. Классовый подход требует беспощадной борьбы с классовым противником как носителем принципов зла, социальной несправедливости. Классовый подход – это превращенный принцип универсального разума, который был легитимным основанием якобинской диктатуры и непрерывной «работы» гильотины. И.В.Сталин пустил в ход свою гильотину, которая лишь по форме отличалась от гильотины Великой французской революции.

В чем же состоит легитимное основание осуждения И.В.Сталина как государственного деятеля? Является ли последовательное проведение принципа классового подхода и борьба со всякими отклонениями от него государственным преступлением? Если да, то почему?

Н.С.Хрущев объясняет сталинские отклонения от истины его субъективными заблуждениями и плохими личными качествами, которые в свое время были подмечены В.И.Лениным. Главное качество вождя, - считает Н.С.Хрущев, - это умение видеть достаточно точно, где классовый враг, а где друг. Такое видение – и есть утверждение истины. Н.С.Хрущев считает, что именно он обладал этим качеством точного классового видения, спасал друзей и наказывал врагов. И.В.Сталин же продолжал видеть классовых врагов в ситуации, когда классовые враги практически были уже ликвидированы. Т.е. он проявил своеобразную историческую слепоту.

Отталкиваясь от своего видения исторических фактов времен революции и гражданской войны, Н.С.Хрущев утверждает, что «там очень просто было разбираться, где враг, а где друг», «кто с кем, где белые, а где красные». Классовая борьба, по логике фактов, была необходима. И вместе с тем его удивляет тот факт, что когда «наметилось полное и монолитное единство партийных рядов и трудового народа в СССР» «началась буквальная резня»[4].

Таким образом, Н.С.Хрущев исторически оправдывает классовый подход с его резней применительно к эпохе революции и гражданской войны, но считает его неадекватным применительно к эпохе морально-политического единства трудового народа в СССР.

Здесь действует не логика фактов классовой борьбы, а иная логика, а именно логика высшей моральной истины. Исходным в определении этой истины является категорический императив: Каждое твое действие категорический императив возводит в общий закон. Так что если ты оправдываешь расстрел ближних, своих соотечественников, то должен признать нормальным и легитимным, когда поставят к стенке и тебя самого. Но с этим следствием никто не хочет согласиться.

Возникает вопрос, применима ли высшая моральная истина к ситуации советской эпохи? Это – центр мыслимой дискуссии между И.В.Сталиным и Н.С.Хрущевым.

Что сказал бы И.В.Сталин, если бы он восстал из могилы? Признал ли бы он свою слепоту, невидение фактов, характеризующих новую эру строительства социализма?

И.В.Сталин мог бы возразить Н.С.Хрущеву: ведь возможность реставрации капитализма в СССР не исчезла. Как дальновидный политический руководитель И.В.Сталин видел это и, следуя классовому подходу, принимал меры для того, чтобы социализм не был уничтожен потенциальным классовым врагом. Так кто же прав в этой заочной дискуссии? Какую позицию занял бы Н.С.Хрущев в ситуации, когда процесс реставрации капитализма стал бы историческим фактом. Н.С.Хрущев оказался бы перед необходимостью нового взгляда на собственные позиции, тем более, что он сам видел у своих соратников странные устремления в сторону от социализма. Он следующим образом характеризовал позиции Л.П.Берии: «Я считал, что могла произойти утрата всех завоеваний революции, так как Берия повернет развитие с социалистического на капиталистический путь»[5].

Неясность в коренном вопросе критерия создает гносеологический туман, позволяющий маскировать тот факт, что в определенных ситуациях Н.С.Хрущев действовал так, как действовал И.В.Сталин. Н.С.Хрущев занял позицию верховного судьи в отношении И.В.Сталина будучи уверенным в том, что именно он знает правду-истину и в этой позиции он сказал партии о фактической ситуации в стране и преступных действиях И.В.Сталина.

Однако, когда он был вынужден в полной мере слиться с позицией И.В.Сталина как высшего руководителя партии и государства и определить для себя приоритет сохранения этой позиции в качестве высшей истины, он
фактически принял истину И.В.Сталина. Приняв истину Сталина как свободного творца нового совершенного общества, Н.С.Хрущев понял ограничивающие и мешающие его творчеству рамки моральных истин, следование которым теперь стало казаться неуместным. Н.С.Хрущев оказался перед парадоксом цивилизационной истины: истина и не-истина с течением времени меняются местами.

Можно ли, однако, следовать единой истине? Можно ли вполне однозначно оценивать факты массовой резни в обществе? Почему следует считать принципиально различными факты резни во время гражданской войны и в период «монолитного единства»? Если убийство человека можно идентифицировать как физический факт, то тогда все формы и типы убийства оказываются в своей сущности идентичными. И в этом случае филиппики Н.С.Хрущева в адрес И.В.Сталина могут казаться беспочвенными.

Существенным остается отношение к другому. Если другой обладает высокими достоинствами, то можно ли считать оправданным стремление убрать его с дороги, на которой формируется собственная карьера. Иными словами, если истинным является стремление превратить в приоритет личный интерес, поставить его выше реальных достоинств других субъектов, то различия между И.В.Сталиным и Н.С.Хрущевым кажутся не только несущественными, но и не существующими.

В обществе, как и в природе, более сильный подавляет более слабого. И так было всегда; меняются лишь маски и аргументы. Не в этом ли состоит объективная истина? Разве Н.С.Хрущев, решительно осудив методы И.В.Сталина, не использовал те же методы, чтобы убрать с дороги своих бывших соратников по политическому руководству? Разве он, осудив сталинские репрессии против руководящего состава Красной Армии, не направил свои преследования против маршала Жукова, адмирала Кузнецова, этих известных и заслуженных военачальников, высокие личные достоинства которых не вызывают сомнения. При этом Н.С.Хрущев считал себя совершенно правым, а действия Сталина характеризовал как глубоко ошибочные. Как же определить критерий, отделяющий истину от субъективного видения исторической реальности?

Почему идентичные исторические факты для различных субъектов выглядят различными даже противоположным образом? Быть может исторические факты достоверны только в своем физическом смысле? Но тогда убийства классовых врагов в ходе гражданской войны, политических чисток и уголовные преступления с их убийствами в своей сущности не различимы. Все они входят в ряд достоверных фактов в физическом смысле.

Здесь, однако, возникает проблема объективного смысла физического факта как момента истории. Если при идентичности физических фактов их цивилизационные смыслы различны, а возможно и противоположны, то тогда следует признать возможность истинности противоположных суждений об идентичных физических фактах. И это одна из ключевых проблем адекватной организации государственной и общественной жизни. Но это значит, что государственная политика и общественная жизнь должны отталкиваться от фундаментальной теории, проясняющей эпистемологию исторического факта. Но кто из государственных деятелей в своих суждениях обращался к такой эпистемологии? Каждый из них знал свою истину и стремился реализовать ее всеми доступными средствами. И здесь своя истина из социальной могла превращаться в частную, индивидуальную со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сам по себе феномен тоталитаризма не объясняет парадоксов цивилизационной истины и злоключений вытекающих из цивилизационной профанности.

Позиции государственных деятелей, а значит, и судьбы нашей страны несут на себе печать непроясненности цивилизационной истины. Из этой непроясненности вытекают и те фундаментальные странности, которые характеризуют как эпоху строительства социализма в одной отдельно взятой стране, так и эпоху реформ, нацеленных на реставрацию капитализма в стране победившего социализма. Обе эпохи начинаются с идеологического расстрела исторического прошлого и завершаются его духовной и политической реставрацией. В итоге в общественном сознании возникают взаимоисключающие оценки собственной страны.

Как же определить, что представляет собой в своей действительности наша история? Можно, конечно, игнорировать эти проблемы и просто следовать за иллюзией, которая характерна для многих политических лидеров: «Я один знаю историческую истину, я прав и только я один всегда прав, даже когда говорю о своих ошибках; мои противники – это всегда носители заблуждений».

Так считал И.В.Сталин, но так же считал и Н.С.Хрущев. Каждый из них на свой лад рисовал собственную картину истории и складывал ее из тех исторических кирпичей, которые подтверждали его правоту. Поскольку лидер обретал маску сакральности, народ должен был верить в его правоту. Однако обнаруживалось, что истина видения И.В.Сталина гасилась истиной видения Н.С.Хрущева, а истина видения М.С.Горбачева гасилась истиной видения Б.Н.Ельцина.

Поскольку историческая истина всегда и при всех обстоятельствах становится атрибутом высшей власти, ее носитель может, подобно унтер-офицерской вдове, побивать самого себя, но эта экзекуция остается незамеченной. Несовместимость собственных позиций выявляется лишь с течением времени.

На самом деле, Сталин начинает свою политическую карьеру с борьбы против жестокостей царского режима. Ее финиш, однако, характеризуют два кумира – это самые жестокие российские монархи – Иван Грозный и Петр Великий. Хрущев начинает свою карьеру со слепого преклонения перед величием своего политического кумира – Сталина. Ее финал характеризуется инициативой разрушения культа Сталина. Горбачев начинает политическую карьеру как борец за утверждения «истинного коммунизма». Конец его карьеры характеризует принятием социал-демократической веры – духовного антипода «научного коммунизма». Ельцин на взлете своей политической карьеры отдает приказ о взрыве дома Ипатьева – последнего прибежища Николая II. Финал его карьеры характеризуется участием в торжественном захоронении праха Николая II и членов его семьи.

Каждый раз политические вожди утверждали свою абсолютную истину. Но, как оказалось, эта истина «водила их по кругу».Как будто бы сам чёрт потешался над их верой в свои абсолютные истины. Если мы не верим во всесилие чёрта, то тогда следует обратиться к механизмам открытия цивилизационной истины. Выявление цивилизационной истины чем-то напоминает видение геометрических фигур: с одной точки они видятся как выпуклые; с несколько измененной – как вогнутые. Одна и та же геометрическая фигура видится противоположным образом. Это – проблема неоднозначности эмпирической истины.

Если мы сопоставим исторические суждения, относящиеся к близким нам событиями двадцатого века, то должны будем неизбежно задать непростые вопросы. Как могут в одной ситуации герои Октябрьской революции и Гражданской войны, «комиссары в пыльных шлемах» видеться как рыцари без страха и упрека, а в другой – как враги Отечества? Как и почему в одной ситуации царь Николай II видится как «Николай палкин», «Николай кровавый», а в другой как «святой мученик»? Как и почему в одной ситуации история России видится как история «тюрьмы народов», а в другой как история спасения малых народов от их физического уничтожения? С аналогичным феноменом приходится сталкиваться и при оценках сущности исторического субъекта.

Но как же в таком случае можно трактовать саму возможность объективно истинного самоопределения исторического субъекта? Эта проблема в последнее время оказывается в фокусе методологических исследований.