е) «Капсулирование» истины

Возможность и необходимость перманентной перестройки может рассматриваться как логический принцип ментальности, основанной на истине информационного моделирования.

Контрапунктом такой ментальности является «капсулирование» истины, совпадающее с признанием цивилизационных констант, как «континуума незыблемой истины». Это – рубеж на пути постоянного хаоса, выражением которого становится деструктивная психология, бессмысленное разрушительное поведение. Действительность цивилизационного хаоса может восприниматься как освобождение от информационной клаустрофобии, от замкнутости в одном и том же информационном пространстве, повторения одного и того же и выход в сферу свободы. Такая свобода рождает свои страхи; она оборачивается реализацией лишь иллюзии свободы, следствием которой является эрозия сложившейся семиосферы, цивилизационного смысла, примитивизация всех сфер жизни. Как реакция возникает общее стремление вернуться к ситуации, в которой устойчивый порядок определяет действительность смысла и выявляет цивилизационную функцию человека. Колебания массовых стремлений от вольницы к жесткому порядку и от жесткого порядка к вольнице ставит под сомнение возможность достижения такой идеальной цивилизационной гармонии, которую можно отождествить с концом истории.

Так как же быть со свободой как сущностью цивилизации и с окончательной истиной как завершением цивилизационной эволюции? Первое исключает второе и наоборот. А между тем исторически проявляется стремление к той и другой крайностям. Если нет теоретического объяснения этого явления, то можно ли говорить о точном и твердом знании и оправдании нашим знаниям? Оказывается, как признается Л.Флориди, мы слабо разбираемся относительно большинства вещей, которые считаем, что знаем. Традиционно в массовом сознании подлинное знание отождествлялось со знанием абсолютного. Если абсолютное объявляется мифом или метафизикой, то тогда подлинное знание должно совпасть с простым «капсулированием» эмпирических информационных данных, их накоплением в базах. Однако может ли составить накопление эмпирических данных такое знание, которое определяет понимание явлений и ситуаций? Для ответа на этот вопрос необходимо прояснение природы информации. Что дает понимание смысловой сущности информации? Какую роль в этом процессе играет субъект? Если он играет ключевую роль, то может ли информация становиться реальностью без субъекта?

Большинство ученых считает, что не существует информации без ее носителя. Этот принцип, отмечает Л. Флориди, трактуется материалистически, как невозможность физически бестелесной информации. Но если информация охватывает действительность субъекта, то в этом контексте возникает вопрос о роли информатора в превращении возможности информации в действительность. Может ли существовать информация без информатора? Л. Флориди, в частности, задает вопрос: правомерно ли считать египетские иероглифы информацией тогда, когда их семантика находилась за пределами понимания переводчика? На самом деле, иероглифы были лишь физически определенными знаками. Но был ли в них смысл? Без переводчика на этот вопрос ответить было невозможно.

Как с этой точки зрения мы должны относиться к феноменам природы, если мы видим в них носителей какого-то смысла? Значит ли это, что смысл заложен создателем природы? Если ответ утвердительный, то философская мысль возвращается к своим казалось бы давно забытым истинам. Однако нельзя ли представить в качестве субъекта информации саму информацию? В этом случае информация предстает в качественно новом виде как особая творческая сила, как что-то первичное по отношению к природе. В этом случае правомерно поставить вопрос: получает ли природа лицензию на свою истинность от семантической информации, или она не нуждается в такой лицензии?

Н. Винер считал, что информация не является ни материей, ни энергией. Он утверждал, что материализм, не признающий этого факта, сегодня выжить не может. Но если информация является независимой онтологической категорией, то как она относится к материальному и идеальному? Решение этой проблемы Л. Флориди видит в семантизации данных. Но что такое семантизация данных, как не определение содержания смысла, выраженное в знаковой форме? А это и есть идеальное. Таким образом мы вновь возвращаемся к проблеме, от которой хотели уйти. Не желая этого, мы вновь вступаем в зону, занятую платонизмом. Вместе с тем происходит восстановление иерархии информации в зависимости от ее приближения к исходной идее как универсальной истине.

В качестве контрапункта этому суждению сам Л. Флориди выдвигает иной тезис, а именно: «представляется сложным отрицать, что информация – это природный феномен… Даже элементарные формы жизни, такие как подсолнечники, выживают только потому, что они способны к восприятию информации»[1].

Этот тезис можно трактовать натуралистически. Однако когда мы перейдем в цивилизационную сферу, то нам придется толковать информацию как цивилизационный, а не природный феномен. Информация в цивилизационном контексте образует семиосферу, которая содержит в себе как историческое пространство бытия человека образуемое временем, так и культурный субстрат образуемый разными знаковыми системами, включающими не только язык, но и литературу, архитектуру, живопись, фольклор и т.д.

В этом контексте информация может толковаться как специфический продукт субъект-объектного взаимодействия. Это – не материальное и не идеальное, а нечто третье,  проявляющееся в различных формах на разных уровнях бытия. Применительно к цивилизационной действительности это – реальность гармании и дисгармонии, красивого и безобразного, полезного и вредного, созидательного и разрушительного, порядка и хаоса. Эти реальности нельзя свести к материальному как таковому, хотя они объективны. Но они превращаются в действительность лишь тогда, когда они находятся в отношени к субъекту. Эволюция субъекта означает, что гармония и дисгармония, красивое и безобразное, полезное и вредное, созидательное и разрушительное, порядок и хаос наполняются своим смыслом, содержанием в контексте с субъектом. Такова сущность цивилизационной информации, которая через творчество человека обретает материализованные формы – сооружения, храмы, культы, фестивали, карнавалы, системы производства, реалигиозные учения и философские доктрины. Информация таким обраом обретает и материальные и идеальные ипостаси. То, что заключается в базах данных и называется информаций, – это вторичный продукт, т.е. обработанная и соответствующим образом организованная знаковая реальность, которая и считается Л. Флориди информацией в точном смысле этого слова.

Если мы примем интерпретацию информации как объективности «третьего типа», то эта интерпретация окажется пригодной и для природной и для цивилизационной реальности. На самом деле, подсолнечник реагирует определенным образом на движение солнца, поскольку эта реакция сохраняет гармонию его внутренних и внешних процессов, обеспечивающих его самосохранение и развитие. Здесь мы видим сходство с той целесообразностью, которая формируется под влиянием активности субъекта. Субъект однако обладает сверхчувственным знанием и самосознанием а подсолнечник – нет. Подсолнечник подчиняется  действию детерминизма физико-химических механизмов, человек – действию Разума.

Однако и то и другое действие может быть информационно описано идентичным образом. Это описание и создает впечатление тождества этих процессов. Что означает это тождество: видимость явления или его сущность? Если последнее, то тогда нужно признать онтологический характер информации как особой субстанции, качества которой пока не раскрыты наукой. Раскрытию этого феномена может помочь создание «искусственных животных». «Искусственные животные» действуют рационально на основе заложенной в них информации, естественным интеллектом как демиургом «искусственных животных». Экстраполяция этого процесса на природную среду поднимает проблему теологического аргумента.

Сторонники материалистического подхода считают, что информация окружающей среды не требует когнитивной поддержки более высокого уровня. И этот вывод казалось бы подтверждается исследованиями в области искусственного интеллекта, благодаря которым создаются искусственные «животные», способные к элементарному «умному» поведению, хотя их дизайн не позволяет иметь внутренние представления об окружающей среде. Однако этот аргумент побивает сам себя. Если искусственные «животные» создаются благодаря деятельности естественного интеллекта, то, следуя принципу аналогии, можно предположить, что естественная жизнь имеет в своей основе действие программы, созданной сверхъестественным интеллектом. В этом случае человек может быть представлен как зомбированное существо, думающее, что оно абсолютно  свободно мыслит и принимает решения. На деле же все обстоит не так. Но как же толковать истину применительно к бытию человека в информационном обществе? «Философия информации» оказывается вынужденной возвращать нас к вопросу, который пыталась решить традиционная философия. А это значит, что мы вновь возвращаемся к исходному пониманию истины, вокруг которой и родились противоречия философских течений двадцатого века. Так как же быть с прогрессом философского знания?

7. Заключение: Возвращение мудрости?

Прогресс философского знания в XIX  и ХХ вв. под воздействием эры Просвещения отождествлялся с освобождением сознания от религиозных и метафизических предрассудков. Аналитическая философия, как и прагматизм рассматривали все проблемы вне логики сакрального. В итоге они столкнулись со специфическим цивилизационным парадоксом: чем более интеллектуально образованным становился человек, тем более он превращался в самое неумеренное и самое дикое из всех существ, принимающего за истину утверждение эгоистического интереса, языческого отношения к жизни, отождествление ее смысла с ничем не ограниченным радостным чувственным наслаждением во всех доступных формах.

Тем самым подрывается то самое нравственное основание, на котором и базируется строгая наука: подвергается эрозии, как отмечали внимательные наблюдатели, идущая вглубь сосредоточенность, безграничное терпение и тщательность, добросовестность и выдержка, без чего точные науки вообще не могут развиваться.

Вместе с тем происходит фатальное изменение отношения к Природе. Природа рассматривается и оценивается в контексте технологий, как материал инженерной практики. Сакрализация природы толкуется как «обман», как ложная сентиментальность. В итоге Природа покрывается грудами мусора и отходов жизнедеятельности человека. С утратой самоценности природы происходит утилизация и самоценности человека. Абсолютизация критерия эмпирической верификации выводит анализ проблемы истины за пределом отношения человека к трансцендентному. Оно исключается из подлинности Бытия. И это становится истоком кардинального отступления от самой возможности постижения истины в ее полноте. Утверждаются три основных ответа на вопрос о сущности истины. Это – соответствие представления факту; соответствие факта идеальному представлению; соответствие данных внутренней структуре завершенного дизайна. Этим различным ответам соответствуют и направления философии двадцатого века: аналитическая, континентальная и «философия информации».

Рождение этих направлений принесло богатые побочные теоретические плоды. Аналитическая философия дала мощный толчок формированию новых областей знания, таких как математическая логика. На почве феноменологической теории истины получает свое дальнейшее развитие герменевтика.  Философия информации оказала стимулирующее воздействие на развитие информатики. Вместе с тем наука сталкивается с парадоксами собственного знания, основанного на опыте и логической последовательности мысли. Двинувшись в направлении макромира галактических далей, наука оказалась вынужденной отрываться от эмпирической почвы. Столкнувшись с противоречивой сущностью микромира, составляющие которого нужно было описывать в логически противоречивых суждениях, она стала терять почву и в логике. Не означало ли это крушения самих оснований того, что мы называем научным знанием?

С одной стороны, налицо блестящие  достижения научного знания. Но, с другой стороны, эти достижения не могут заслонить возникшие гносеологические тупики и начавшиеся процессы разрушения Разума. И этот процесс может стать началом эрозии цивилизации. Исторически Разум  соответствовал знанию абсолютного: теперь он все чаще отождествляется с рассудком как силой исследования и способностью исправлять ошибки. Рассудок стал восприниматься как центральный фактор, определяющий сущность человека. Однако, как оказалось, специальное знание частностей не дает знания целого, если даже эти частности будут складываться рядом друг с другом. А поскольку утрачивается знание целого меняется и тип цивилизационного поведения. Лишь такое знание дает общее направление и соединяет в гармоничное единство многообразие форм ситуационного поведения, нейтрализуя угрозы перманентных столкновений на микро-и макроуровнях. Разрушение Разума – основной исток духовной катастрофы двадцатого века.

Возможно ли воссоздание Разума с помощью современной информационной техники? Создание суперкомпьютеров стало важной предпосылкой расчетов и предсказаний, которые ранее казались невозможными. Суперкомпьютеры стали соперничать с человеком даже в решении сложнейших шахматных задач. Постоянное совершенствование информационно-компьютерных технологий открыло качественно новые возможности в создании искусственных чувствующих органов, а вместе с тем конструирования машин практически любой степени совершенства в осуществлении различных операций. Одновременно возникла масса неожиданных проблем, то или иное решение которых влияет на эволюцию кодов профессионального поведения, технических стандартов, правил пользования и на новое законодательство.

Началась разработка правовых норм, направленных на борьбу с компьютерными преступлениями. Информатизация всех основных сторон общественной жизни заставляет под новым углом зрения рассматривать проблемы национальной безопасности. Возникает вопрос: может ли суперкомпьютер определить исходные высшие смыслы, иерархию ценностей, позволяющую справляться со стихийно нарастающей информационной массой, организовывать ее таким образом, чтобы потребитель подходил к пониманию смысла целого? Если этого нет, то тогда нарастает формирование чувства бессмысленности всего происходящего. Это означает, что прогресс в создании глобальной коммуникационной среды будет неизбежно сопровождаться распространением смыслового вакуума повсюду в мире со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если определение высших смыслов предоставить программистам, то вне контекста сакрального они не могут освободиться от личных предрассудков. Очевидно, что программы, определяющие смыслы, окажутся различными и даже противоположными в зависимости от материальных интересов и предрассудков, коренящихся в их головах.

Новая информационная реальность – это среда, в которой человек живет, общается, решает свои повседневные задачи. Кажется естественным, что человек перекладывает не только свои физические, но и интеллектуальные, духовные функции на информационные машины. Однако, как оказывается, полностью переложить ответственность за нравственный и духовный выбор на машины нельзя. Если это происходит, то человек превращает себя в  цивилизационную ничтожность, в смысловое НИЧТО. Современная цивилизационная ситуация ставит человека перед фундаментальной философской проблемой, связанной с переводом его физических и интеллектуальных функций на машины. Возникает вопрос: что происходит с человеком? Можно ли считать этот процесс его восхождением на более высокую ступень духовного развития. Или же это симптом деградации?

Джузеппе Тассон, комментируя взгляды М. Хайдеггера на технологию, отмечал, что под влиянием техники любой объект становится доступным для субъекта. Вещи теперь престают быть простым предметом опыта, находящегося перед субъектом, удостоверяющим их онтологический статус; они превратились в запасной резерв человеческой инженерии[2]. Теперь же предметы трансформировались в информационные символы и знаки, так что они уже не существуют непосредственным образом и в своей прикладной ипостаси. Рождение нового научного символизма давало мощные импульсы развитию научного знания. Сегодня научный символизм стал вытеснять символизм общекультурный, философский. Качественно меняется тип цивилизационного бытия. Смысл цивилизационной объективности все больше обнаруживает свою семантическую пустоту.

Означает ли это обнажение действительной сущности цивилизационного Бытия или же это фундаментальная иллюзия информационного общества? В этом – суть философской проблемы. Отвечает ли «философия информации» и компьютерная этика на эти вопросы? Можно ли считаь «философию информации» внутренне цельной дисциплиной, определяющей исходные основания гармонии Природы и Культуры, индивида с обществом или же она сводится к техническому замещению этических проблем, сводя их к прикладным разработкам и советам практических решений.

Л. Флориди сам отмечает, что в этих подходах нет ответа на вопрос, каков вклад компьютерной этики в современный нравственный дискурс.

Если путь современного человека задан компьютерными программами, и он приводит к результатам, удовлетворяющим человека, то проблемы нравственного выбора «отмирают» сами собой. Если же однако достигнутая информационными средствами онтология бытия иллюзорна, то тогда следует искать иную философскую парадигму. Ее предлагает новый витализм как философия  «изобретательной жизни», опирающейся на «процессное мышление». Имеется  виду нахождение высших смыслов в постоянно меняющихся различениях в отношениях природы и культуры. Новый витализм отвергает как научный материализм, так и философию «чистой субъективности». Научный материализм продолжает сохранять почву, несмотря на экологические, технические и моральные разрушения, которые являются его следствием. Противоположная ему позиция истины чистой субъективности также не представляется перспективной: субъект как носитель истины, как класс, нация, транснациональная компания и даже ученый или художник так и не нашли отправную точку определения адекватного времени пути цивилизационной эволюции[3].

Более того, логика чистой субъективности в конечном счете порождает либо тоталитарную диктатуру либо либеральную деспотию, с равным правом претендующими на мировое господство.

Какой же выход предлагает новый витализм?

Новый витализм утверждает прямой путь взаимопроникновения природы и культуры, размывания граней между ними. Но что это значит на деле? Реставрацию позиций Руссо и отказ от технологий? Или быть может восстановление лозунга завершенного натурализма, который обернулся технологической деструкцией Природы?

Преодоление крайних точек зрения в понимании истины цивилизационного бытия требует метатеоретической рефлексии, которая оказывается возможной лишь на основе всего исторического опыта философии. Как отмечал Г. Шпет, «Только своеобразие философского метода, вытекающее из сущности самой философии, вечное в ней да и нет, вечный диалог, часто переходящий в сложную драму со многими действующими лицами, мешает иногда разглядеть в истории философской мысли ее единство, преемственность, философскую традицию. Между тем именно в искании основ она всегда была и остается. Научные взгляды, как и всякое миропонимание вообще, должны опираться на философский фундамент, ибо нет иного знания об основаниях»[4].

Никакие информационные галактики, возникающие между человеком и объективной реальностью универсума не могут изменить сущности отношения относительного и абсолютного, конечного и бесконечного. Это отношение реально и оно сохраняется всегда.

Отвечая на теоретический вопрос: «возможен ли путь гармонии природы и культуры?», мы должны признать, что он, этот путь открывается человеку лишь в пределах поля истины.

Объективность истины цивилизационного знания предполагает соединение качественно различных видений реальности в определенное единство. Именно это единство исторически выражалось в различных эмпирических и метафорических формах. В итоге сложность истины становилась более доступной для понимания. В истине исторически соединялись в целое ее различные ипостаси, которые по видимости исключали друг друга. В этом соединении и заключалась основная эпистемическая проблема, освещение которой открывало путь к цивилизационной мудрости.

Карл Юнг, комментируя «Тибетскую книгу мертвых», выделил метафорические формы цвета в качестве обозначения различных типов истинного цивилизационного знания. «Эти цвета, – писал он, – соответствуют четырем аспектам мудрости:

(1) белый = путеводный свет зеркально-подобной мудрости;

(2) желтый = путеводный свет мудрости равенства;

(3) красный = путеводный свет всеразличающей мудрости;

(4) зеленый = путеводный свет всеисполняющей мудрости»[5].

Зеркально-подобная мудрость – это мудрость точного отражения того, что есть. Мудрость равенства – это знание общности судьбы человека, тождественности и рождения, и смерти для всех, независимо от различий в положении, социальной иерархии, уровня культуры и знаний. Это равенство – исходное основание нравственного выбора цивилизации. Всеразличающая мудрость – это знание и учет индивидуальности, особенностей каждого явления, в их сопоставлении друг с другом. Всеисполняющая мудрость – это мудрость творческой активности, мудрость реального созидания и дисциплины для получения необходимого результата. Иными словами, истина должна быть понята как ситуация Бытия. Сущность этой ситуации определяется отвоеванием человеком у неопределенности бесконечности зон определенности, включаемых в цивилизационное пространство. Каждый новый шаг в достижении определенности – это исходная информция – открытие, то данное, которое превращается в знание через посредство рефлексии универсалий законов Природы, либо универсалий принципов цивилизационного Порядка, как реализованной культуры.

Истина универсалий сохраняет себя лишь постольку, поскольку она признает истину своего контрапункта, а именно знания истины индивидуального. Это, – во-первых. А во-вторых, определенность и универсалий законов и принципов, как и индивидуального оказывается адекватной лишь постольку, поскольку она признает наличие пространства неопределенности.

Таким образом Истина – это ситуация Бытия  человека, сущность которого временность, и эта сущность удерживает в себе вектор Истины лишь постольку, поскольку он указывает на Вечность. Личность, удерживающая в себе парадоксальное единство временности и вечности, становится воплощенным символом истины.

Истина как Ситуация бытия содержит в себе три парадоксальных единства: единство определенности – неопределенности; единство универсального – индивидуального; единство временного – вечного. Удержание этих трех единств есть исходный пункт достижения гармонии Природы и Культуры. Это то, что дано человеку, и не более того. Соединение в едином ипостасей Истины дает цельное знание, знание целостности бытия человека в мире, которое образует исходное правильного контакта человека с определенностью – неопределенностью Бытия, охватывающего и Природу и Культуру. В этом контакте человеку раскрывается истина связи с абсолютным в своей перманентной доступности – недоступности. Эта противоречивая природа Истины детерминирует определенность – неопределенность ситуации человека, требующей удержания цивилизационного равновесия на границе взаимодействия абсолютного с изменчивостью и неопределенностью реальной исторической жизни. Выявление КОНСТАНТ цивилизации становится основанием адекватного цивилизационного видения истин гуманитарного знания. Истины гуманитарного знания могут облекаться в формы сакральных верований, метафор, символов эзотерического знания. В эти формы своими корнями уходит и современное гуманитарное знание, которое нельзя свести ни к социологическим опросам, ни к экономическим расчетам, ни к истинам математической логики. Гуманитарная наука вынуждена периодически возвращаться к исходному единству знания, из которого она возникла. Переосмысливая это исходное с позиций пройденного эпистемологией исторического пути, она пытается дать ответ на вопрос, как отвоевывается определенность у неопределенности бесконечности. Как целое она невыразима. Между тем без определенности отношения к Целому Бытия человек утрачивает свои ориентации в мире. Исторически определенность невыразимого достигается путем «заключения» его в ловушку аналогии форм. Исходя из реальности таких форм как симметрия и асимметрия, гармония и хаос, повторение и ритмы, тезис и антитезис, синтез и контрапункт осуществляется прорыв в невыразимое и оттуда добываются представления, которые дают толчок новым стратегическим представлениям научного мышления. Здесь наука странным образом начинает использовать эпистемические приемы музыки и поэзии. Обнаруживая бесконечность внутреннего мира человека наука улавливает ее фундаментальное совпадение с сущностью Универсума и начинает признавать смысл антропного принципа, уподобляющего космос человеку, а человека космосу. На почве такого сознания становится возможным рождение теории поля истины.

Формирование теории поля истины открывает путь адекватному цивилизационному мышлению, которое рождается как равнодействующие точного зеркального знания, единства нравственных принципов, всеразличающей мудрости учета индивидуальности и мудрости в достижении творческого результата. Это – путь разрешения тех противоречий, с которыми столкнулись аналитическая и континентальная философия, с одной стороны, и «философия информации», с другой.

Это вместе с тем путь раскрытия сущности отдельных ипостасей истины цельного знания, границ их «да» и «нет».

Составляющие поля истины действуют по системе контрфорсов. Это позволяет понять и оценить сущность противоположных философских направлений двадцатого века. Аналитическая философия абсолютизирует истину факта, игнорируя истину  цивилизационного целого. В итоге она порождает феномен цивилизационной профанности. Континентальная философия абсолютизирует истину индивидуальности субъекта, истину чистой субъективности, подчиняя этой истине истину факта. В итоге она порождает субъективистский релятивизм. «Философия информации», следуя логике дизайна рассматривает истину как путь создания парадигмы рассудочной системы, в которой каждая отдельная часть должна соответствовать своему замкнутому целому.

Но как только этот взгляд распространяется на Универсум, его бесконечность «выстреливает» по «философии информации», разрушая ее основания.

Абсолютизация отдельных составляющих поля истины отливается в постмодернистский радикальный релятивизм, имеющий парадоксальные последствия. Как заметил Поль Бгоссиан, постмодернисты оказываются настолько неразборчивыми в толковании истины, что они в равной степени принимают описания происхождения коренных жителей Америки – как выходцев из Азии и представления будто они произошли от внеземного мира духов[6].

Философия подчиняется законам истины как и всякая наука. Однако истина в философии имеет своеобразие, фиксируя те границы, за которыми частные истины превращаются в заблуждение.

Теория поля истины дает исследователю в руки инструмент отделения субъективных вымыслов от истины и вместе с тем ставит преграду на пути догматического консерватизма. В этом заключается не только объясняющая функция теории поля истины, но и ее практическое значение как формы реального бытия и исходного основания выработки адекватной цивилизационной стратегии.