1. Источники страха

Страх становится предметом все более пристального анализа психологов, социологов, философов. Он все чаще попадает в поле зрения средств массовой информации. Страх кажется не только субъективным состоянием человека, но онтологической реальностью, пронизывающей всю атмосферу человеческого бытия.

Не случаен феноменальный успех произведений искусства, в которых в преувеличенном виде обыгрывается тема страха. Характерна популярность фильмов-ужасов. Признанным мастером этого жанра стал А.Хичкок. Переживание ужасов субъективно (как сопереживание состояний героев художественных произведений) доставляет удовольствие, если сам зритель находится и чувствует себя в относительной безопасности.

Иным оказывается восприятие угроз в условиях отсутствия безопасности. Страх сегодня используется в различных целях: как средство давления на поведение человека, его шантажа. Это — незаконные формы использования чувства страха. Но страх может использоваться и как средство государственного управления.

Индивид обычно не дифференцирует виды страха, не анализирует их объективные источники. Поэтому зачастую он не может определить и системы рациональных действий, позволяющих познать причины страха, открыть путь к целенаправленной деятельности, овладеть ситуацией в конкретных жизненных обстоятельствах. В обыденном сознании страх ассоциируется с конкретными эмпирическими явлениями, представляющими объективную угрозу для человека или кажущуюся таковой. Соответственно, страхи считаются подлинными или мнимыми. Если ребенок боится мышей, то он может испытать потрясение от встречи с безобидным существом. Вместе с тем он может не отдавать отчета в существовании реальной угрозы, с равнодушием относится к ней.

Могут существовать реальные угрозы, значимые для отдельных индивидов или групп людей и не имеющие значения для других. Например, землетрясение — это конкретный источник страхов людей, проживающих в зонах сейсмической активности. В других регионах — это лишь абстрактная угроза. Страхи оказываются связанными и с верованиями, имеющими смысл для отдельных групп людей. Так, например, страх перед черной кошкой определяется традиционными представлениями, которые не имеют реальной основы, но между тем оказывают воздействие на поведение. Эти представления могут отмирать и оживать вновь. Народы продолжают жить в мире старых и вновь возникающих локальных и региональных предрассудков. Вместе с тем существуют общие условия жизни людей, которые могут быть источником страха. Так, человеческие отношения — это общее условие жизни людей. Эти отношения могут быть условием безопасности. Семья, круг друзей, единомышленников по общему делу — все это те ниши, которые составляют свой мир человека, в котором его бытие обретает стабильность.

Если эти отношения изменяют свою природу и если человек не чувствует себя в структуре этих отношений “у себя дома”, то в нем может поселиться страх за стабильность своего бытия. Человек оказывается в одиночестве, во враждебном окружающем мире. Угроза его бытию становится постоянной. Постоянной величиной становится и страх, определяя тип социального поведения. Такой страх оказывается фактором возникновения общих религиозных верований, формирующих нравственные представления народа как единого целого. Страх перед Божьей карой удерживает людей от совершения безнравственных поступков. Отчетливо эта парадигма нравственного сознания прослеживается и в Ветхом, и в Новом Завете. Аналогичная парадигма характерна и для ислама, где отклонение от правильного пути влечет за собой суровое наказание всемогущего Аллаха. С другой стороны, влияние сатаны проявляется в том, что он делает страшными своих близких. Таким образом, Бог содействует становлению адекватных отношений между близкими, сатана переворачивает эти отношения.

В современных условиях общее социально-психологическое отношение к страху может формироваться не религиозной суггестией, а средствами массовой информации. Когда человек узнает, что преступления совершаются и против родственников, друзей, то он может сделать вывод, что любой другой человек потенциально является угрозой. В сознании готовность к отражению такой угрозы становится формой преодоления страха, “нормальным явлением”. Но это внутреннее состояние нельзя отождествлять с бесстрашием. Бесстрашие исторически формировалось как состояние готовности пожертвовать всем, в том числе и жизнью, ради защиты достоинства человека или достоинства своей Родины. Оно является антиподом трусости.

Если угроза постоянству становится явлением постоянным, то человек психологически адаптируется к нему, становится равнодушным.

Это не значит, что он становится бесстрашным. Просто внутренний страх не получает здесь внешних проявлений. Привыкание к страху ведет к атрофии нравственности. Индивид усваивает специфический вненравственный менталитет, думая о выживании и тех средствах, которые его обеспечивают. Наиболее приспособленными оказываются те индивиды, которые рассматривают мораль и ее нормы не как цель саму по себе, а как средство выживания, достижения успеха. Моральные декларации здесь — средство сокрытия истинных намерений. Это и есть современная форма нравственного “сатанизма”.

Коль скоро страх осознается в качестве фундаментального фактора, определяющего поведение человека, он может использоваться в структуре общественного, государственного управления. Искусственное нагнетание страха нередко используется для достижения определенных политических целей. Задача в этом случае ставится так: следует не освобождаться от страхов вообще, а только от определенных страхов. Религиозные доктрины учат, что нужно освобождаться от страха перед сатаной, поскольку он не может устоять перед силой Бога и истинной верой. Классовые и национальные доктрины внушают необходимость преодоления страха перед врагом, поскольку мужество — важный фактор победы.

Коль скоро снимается острота моральных и социальных конфликтов, ослабевает воздействие и соответствующих страхов.

Стабильное и движущееся по восходящей линии развития общество обретает веру в то, что человек может решать любые проблемы, опираясь на науку и соответствующие технические средства. В обществе утверждается специфический технологический менталитет. Такой менталитет акцентирует внимание на строительстве внешнего, соответствующего интересам человека мира и отодвигает в тень задачу строительства внутреннего мира человека. С этим связано ослабление влияния религиозных страхов. Происходит глубокая метаморфоза внутреннего мира человека. Коль скоро человек полагает истинными лишь внешние цели своего бытия и стремится к созданию необходимых средств их достижения, то он шаг за шагом освобождается от совести. Угрызения совести — это осознание несоответствия своего поведения и своих целей общим нормам человеческой жизни. Поскольку общей нормой становится достижение частных целей любыми доступными средствами, то жизнь превращается в такую игру, в которой совесть мешает выигрышу и кажется ненужной.

Казалось бы такой менталитет должен породить массу нравственно нейтральных индивидов. Индивид здесь сводит смысл жизни к действию, которое обеспечивает эффективное достижение его цели. В итоге человек вообще не знает, что такое нравственное достоинство. Утрата критерия нравственного достоинства, однако, ведет не к “упорядочению” духа, а к его беспорядку. Вместе с тем появляется общий знаменатель поведения — нравственный хаос. Экстраординарные индивиды, поднимающиеся на вершину социальной иерархии путем пренебрежения нравственными нормами, оказываются заурядными представителями аморальной массы. Видимость ложного величия исчезает вместе с общим падением нравственного духа, жертвой которого становится вся общественная жизнь.

Предпосылкой реальной духовной самокритики оказывается осознание абсолютной нравственной самоценности личности и необходимости общественного признания такой самоценности. При этом осознается и граница между индивидом, имеющим подлинно человеческие признаки, и индивидом, утрачивающим эти признаки. Первый на деле признает свое тождество с другим человеком, а значит и фундаментальную значимость общих нравственных и социальных принципов, а второй ставит себя вне человеческого рода, перестает быть человеком. Если в обществе его культурой не создан барьер перед возможностью утраты индивидом фундаментальных признаков человека, то такое общество обретает неодолимую тенденцию духовной эрозии, а в конечном счете — самораспада.

В этом заключается один из наиболее скрытых источников социальной деградации. Теоретическое непонимание и практическое игнорирование этой фундаментальной проблемы порождает и характерный государственно-управленческий менталитет, отношение к человеку только как к средству решения великих социальных задач. В действительности же нет более великой социальной задачи, чем становление индивида как подлинного человека.

Экономические отношения, ставящие индивидов в систему зависимостей, политическая структура господства в подчинения работают и обеспечивают функционирование общественного организма лишь в том случае, если он облечен тканью человеческих отношений, основанных на общих моральных и правовых нормах.

С этой точки зрения представляется неадекватным суждение, согласно которому универсальные нормы лишь “камуфлируют” антагонизм реальных экономических и политических отношений.

С эрозией общих моральных и правовых норм связано распространение неидентифицируемого с конкретным эмпирическим объектом или явлением общего чувства страха.

Если индивид самоутверждается, укрепляет свои позиции путем нарушения нравственных норм, то ему кажется, что он выигрывает в жизненной игре. Реализация зла воспринимается как индивидуальное благо. Здесь лежит основание страха — удовольствие. Удовольствие достигается через риск, поскольку оно повернуто одной стороной к нарушителю нравственного принципа и противоположной к его жертве. Человек оказывается двуликим Янусом, неким раздвоением, имеющим разный смысл для себя и для другого, для своих и для чужих. В этом его отличие от объекта, который представляет либо угрозу для любого реального или потенциального индивида, либо общее благо.

Человек для ориентации в окружающем мире стремился определить и общие угрозы, и практические средства их устранения. Те объективные угрозы, которые исторически оказываются недоступными пониманию, а значит и практическому регулированию, обретают в сознании характер свободных субъектов. Человек пытается влиять на них духовными субъективными средствами. Соответственно возникают многообразные, специфические для данной культуры, системы эзотерических, символических знаний, которые обретают характер предрассудков, обеспечивающих контакт со своими божествами.

Люди, управляемые предрассудками, становятся объектом воздействия символических средств, владение которыми определяет власть особой духовной элиты, имеющей контакт с божеством. Эта элита формирует и поддерживает чувство страха, который становится одним из ключевых факторов социального управления.

Над сознанием человека исторически вырастают все более грозные силы, объединяющиеся в единую абсолютную силу, которая судит человека, определяет его судьбу в этом и ином мире. Абсолютное могущество является основанием утверждения общего истинного пути человека. Вместе с тем оно является и основанием абсолютного страха, страха перед последним Страшным судом над всем человечеством.

Карать должен Бог, но функции Карателя на земле берет на себя и человек, объявляющий себя представителем Бога. Страх перед Богом и его представителями — это реальная причина общих форм нравственного поведения. Страх здесь не только субъективное чувство, но и объективный нравственный фактор.

Просвещение нанесло ряд сокрушительных ударов по такого рода представлениям. Оно изменило не только менталитет, но и формы социального поведения людей выработало общую ориентацию человека на прогресс как реальный путь умножения могущества самого человека. Путь прогресса казался путем освобождения от страхов. Так, овладение электричеством освобождает от страха перед молнией. Познание причин болезней позволяет освобождаться от страха перед эпидемиями. Рост индустрии открывает пути освобождения от страха перед нищетой.

Лишь сам человек всегда оставался источником страха; прогресс в данном случае не оказывал на него влияния. Мысленно намечался переход к новому человеку, совершенному и прекрасному во всех отношениях. Однако это была мечта, которая не получала конкретной реализации.

Сам прогресс, как оказалось, создавал неустойчивый базис бытия человека, порождая новые проблемы и страхи. Так, массовая автомобилизация — основа современного комфорта и нормальной жизнедеятельности — в условиях дефицита жидкого топлива периодически порождает всплески паники. Или можно представить, что произойдет, если выйдет из строя система подачи электроэнергии в большом городе, насчитывающем миллионы жителей. Чем шире и глубже прогресс, тем более неустойчивым становится базис бытия человека. Казалось бы увеличение диапазона средств, находящихся в распоряжении человека для достижения своих целей, должно сужать зону источников страха. Однако вместе с ростом технического могущества человек расширяет зону риска своего бытия. Осознание этого обстоятельства порождает чувство страха перед будущим человечества, которое формируется его собственной практической деятельностью. Это чувство наполняется новым содержанием. Раньше страх был следствием признания несоизмеримости могущества внешних природных сил с силами самого человека. Осознание индивидом своей ничтожности являлось предпосылкой страха. Неслучайно церковь всегда придавала серьезное значение внешнему величию своих храмов. Несоизмеримость становится истоком религиозного чувства. Она обнаруживается при сопоставлении могущества внешних сил с физическими возможностями человека. Соответственно истинный путь жизни казался данным извне, Богом.

Поскольку могущество Бога кажется не превышающим могущество человека, постигшего тайну прогресса, постольку человек перестает мыслить себя рабом Бога. Человек сам начинает определять свой истинный путь, а его страхи вырастают на почве осознания ограниченных возможностей человеческого разума.

Не утрачивает ли человек, отказываясь от веры, прочных опор своего бытия? Не движется ли он по канату, бросаясь в неизведанное?

Эти вопросы особенно остро были поставлены в преддверии XX в. Свой ответ на них дал Ф.Ницше. По его мнению, человек может стать зверем блаженно-кровожадным, могучим и надменным, дьявольски прекрасным, свободным от чувства страха (точка зрения старого Чародея); либо он должен следовать чувству страха как врожденному и изначальному (точка зрения совестливого духом). Страх, согласно традиционным представлениям, объясняет и первородный грех и унаследованную добродетель, которая укрощает внутреннего зверя в самом человеке. Ведь “внутренний скот” — это древняя и абсолютная изначальная опасность.

По мысли Ницше, однако, страх — это не правило, а исключение. Человека формируют мужество и дух приключения, жажда неизведанного, способность на осуществление того, на что никто еще не решался. Дабы осуществить смысл своего бытия, человек должен преодолеть в себе человека, взять у диких и бесстрашных зверей их добродетели. Ему необходимо мужество с крыльями Орла и мудростью Змеи1).

В XX в. человек действительно вошел с новым мироощущением, смелостью для вторжения в неизведанное, готовностью к риску. Невиданные ранее скорости, летательные и подводные аппараты, открытие новых физических и химических превращений — все это как бы венчается проникновением в космическое пространство, созданием ракетно-ядерного оружия.

Человек обрел абсолютное могущество и казалось бы должен был окончательно освободиться от чувства абсолютного страха. Но оно вселяется в него вновь. Казалось бы впервые человек получает возможность, опираясь на науку и технику, свободно творить свою историю. Вместе с тем у него возникает ощущение фатального ее тупика.

2. Объективные основания абсолютного страха

Где же заключены основания регенерации абсолютного страха? Почему он не исчезает вместе с крахом различных предрассудков?

Техническое могущество человека и его непрерывный прогресс открыли путь для свободного творчества истории, строительства мира в соответствии с собственными самоопределениями людей. Идеи фатальности истории, ее предопределенности казалось бы канули в Лету. Но вместе с тем человек столкнулся с ужасающими последствиями своей свободы. Мировые войны, обострение проблем индустриального развития, идеологические конфликты, основанные на разных представлениях об истинности социальной системы, — все это поставило человека перед загадкой собственной природы. Почему свобода человека порождает угрозу его небытия? Не является ли это необъяснимым, иррациональным парадоксом?

В этом парадоксе заключена фундаментальная проблема самосознания. Если результаты свободы являются продуктом волеизъявления людей, то тогда необходимо обратиться к их внутреннему миру, к факторам, определяющим содержание целей их жизни, понимание ее смысла. Это относится и к массам, и к их лидерам. Массы выдвигают своих лидеров, считая их средством осуществления своей мечты, своей цели. Но эта мечта может питаться мнимыми идеями, обретающими характер фанатичных верований. Попытки осуществления субъективной веры и ее крушение толкают людей к иным верованиям. Если рушатся и эти верования, то само сознание попадает в замкнутый круг.

Когда такой круг становятся очевидным, в человека начинает закрадываться страх перед тупиками истории. Непонятность истории вновь толкает к вере в чудо, в мессию, которые способны привести людей к общему спасению. Лидер, играющий роль мессии, обещает грандиозный успех. Вера в этот успех превращает лидера в идола масс.

Исторический опыт крушения кумиров не мешает повторению этого исторического представления. Меняются лишь его экстерьеры. Как сказал поэт:

“Толпа глухая,
Крылатой новизны любовника слепая,
Надменных баловней меняет каждый день,
И катятся стуча с ступени на ступень
Кумиры их, вчера увенчанные ею”1)

Вместе с тем на каждом историческом этапе возникает человек, играющий роль истинного общественного зеркала, раскрывающий трагизм реальной ситуации. Первую такого рода роль по преданию сыграла Кассандра. Пророк не должен испытывать страх перед осуждением толпы.

За этим представлением нельзя не видеть реальной проблемы “истинного человека”. Эта проблема обретает практический социальный характер тогда, когда обнаруживается распад традиционных общественных связей и отношений, их извращение. В этой ситуации массовое поведение перестает соответствовать тем принципам, которые провозглашаются общественным сознанием как нормы бытия. Все смиряются с нарушениями норм, боятся правды, обрекая себя на жизнь во лжи. В этой ситуации “истинный человек” берет на себя роль глашатая правды. Его личное поведение, образ жизни противостоит доминирующему в обществе лицемерию. Он обрекает себя на страдания, на муки во имя самих неразумных людей.

Здесь открывается проблема Я-бытия. В обыденном сознании Я-бытие — это центр, точка отсчета интересов. Все, что входит в структуру Я-бытия, имеет приоритетный характер. Истинный человек однако, переворачивает эти приоритеты. Для него приоритет имеет бытие другого. Он жертвует Я-бытием во имя истины общего бытия. Он открыт для индивидов, вставших на путь истины, и закрыт для тех, кто попирает истину. Иисус Христос — это парадигма такого понимания истинного бытия.

Бытие ради другого и самореализация в таком бытии — это путь формирования универсального своего мира, а, значит, и обес-печения безопасности жизни людей. Возможность такого мира — вечная проблема нравственного и социального самосознания. Характерно, что Иисус Христос трактовался и трактуется как сын Божий, как Бог. Это объясняется воплощением в его индивидуальном бытии универсального смысла. В XX в. о лидерах-идолах весьма редко можно говорить как о сынах Бога. Дело в том, что их бытие оказывается использованием общего, универсального в качестве строительного материала для созидания собственного величия.

Такое изменение парадигмы Я-бытия объясняется испарением абсолютного страха как страха перед Богом. Абсолютный страх, как реальность общественного сознания, определяет направленность всей конструкции внутреннего духовного мира человека, его порядок. Испарение абсолютного страха, воспринимаемое первоначально как духовное освобождение, разрушает иерархию ценностей. Человек становится суетлив, пуглив и нахален.

В конечном счете внутренний мир человека выстраивается в соответствии с новыми ценностными измерениями. Исходной точкой ценностных измерений становится не внешний ориентир, а он сам. Себя самого человек не боится, а, как правило, любит больше всего. В зависимости от того, что он любит в себе, выстраивается и его внутренний духовный мир.

Можно сказать, что в восхищении самим собой нет ничего дурного, если это восторг перед позитивной объективностью сделанного. Например, А.С.Пушкин имел полное право восхищаться собой, когда ему удавалось очередное гениальное творение. Именно в адекватности самооценки и лежит исходный пункт адекватного самоформирования личности.

XX в., однако, как раз и порождает массовые неадекватные формы самооценок. Идеи исключительности, индивидуализма, расизма, национализма, шовинизма, элитаризма и эгалитаризма в их различных формах оказывают широкое воздействие на массовое сознание. В этой атмосфере и происходит обожествление лидеров, вознесение их над миром, превращение в икону. Общество не испытывает страха перед процессом массовой духовной деформации, хотя в этом процессе и заключается самая грозная опасность. Напротив, первоначально оно пребывает в состоянии эйфории. Для XX в. характерно появление популистских лидеров. От имени масс они прокламируют как единственно истинную систему власти, подавляющую всякое инакомыслие, приводящую общественное сознание к единому знаменателю. Следствием этого и является жесткая система, утверждающая себя путем создания концентрационных лагерей и массового террора.

На этой почве и возникает эмпирический абсолютный страх, который мотивирован не угрозой Страшного суда, а действительным судом мысли, отклоняющейся от заданного стандарта. Казалось, в отношении феномена социальной системы об абсолютном страхе говорить бессмысленно. Однако тоталитарная система, как всемогущая и всевидящая, практически действует как земная реализация власти Бога.

Абсолютный страх перед системой в этой структуре соединен с представлением, что система олицетворяет высшую справедливость. Здесь не может быть сомнений. Страх, как боязнь общественного наказания, служит средством очищения сознания от них. Страх, таким образом, становится фактором управления общественной жизнью.

Философия Ф.Ницше, рассматривавшая страх как явление случайное и предлагавшая в качестве ориентира идею сверхчеловека, свободного от страхов, определяющего свой путь в неизведанном мире, отбрасывающего сковывающие его принципы, оказывается перед парадоксальным явлением — возвращением страха как фактора социального управления.

Эта функция страха приобретает ключевую роль в условиях, когда масса индивидов не знает, что такое цивилизованное поведение. Если они не знают силы принципов и их общеобязательного смысла, то тогда для них необходима постоянная внешняя угроза. Если потребность в такой угрозе становится общей, то возникает и социальная организация, которой все боятся и которая действует по своему произволу. Произвол системы лишает свободы человека и снимает с него ответственность. Характерно, что люди обычно не видят своей вины там, где они сами становятся жертвами. Анализ, однако, показывает, что жертва, будучи свободной, может вести себя так же, как и ее палач. Человек не видит социальной и нравственной проблемы, которая заключена в его собственном сознании. Он всегда субъективно прав, он всегда лучше всех, если перед ним нет зеркала, в котором он видит себя в отражении общих нравственных принципов.

Эта проблема не исчезает и в том случае, если мы осознали пороки той или иной конкретной социальной системы, подвергли ее разрушительной критике. Относя все недостатки к системе, мы проходим мимо людей, которые ее создали, мимо ситуации их бытия, определившей их культуру и общий тип их поведения. Человек никак не может понять, почему он должен бояться самого себя.

Страх перед конкретной системой кажется абсолютным, если таковая рождает угрозу жизни. Но глубинное преодоление этой угрозы требует философского бытия человека в мире, конечных оснований его выбора. Ведь в любой системе в конечном счете действуют конкретные индивиды. Она делают свой выбор. И почему именно этот, а не какой-то другой?

Здесь встает проблема: как быть с ситуацией бытия человека в мире? Если суть этой ситуации в стремлении к выживанию, то не оправданы ли любые действия индивида, ведущие к достижению этой цели?

Сущность человека — жизнь. Если бесконечный мир, космос, в котором обитает конечный человек, может в любой момент поглотить его, то это значит, что над ним все время занесен Дамоклов меч.

По мере того, как ваше знание все глубже проникает в основания мира, мы все более осознаем некую общую неопределенность человеческого бытия. Эта неопределенность фиксировалась философской мыслью, постигшей ту истину, что в основании мира лежит диалектика ничто и нечто. Единство ничто и нечто должно быть логически признано исходным основанием действительности. Если в мире возникает нечто новое, то оно должно возникать из ничто. Но если это так, то ничто есть нечто, некая реальность.

Ныне, как представляется, найден и физический эквивалент единства ничто и нечто — это неуловимые кварки, которые, хотя и не могут быть выделены в качестве отдельной реальности, однако составляют исходное основание материального мира.

В диалектике ничто и нечто содержится основание и возможность всего. Это значит, что и в бытии человека имеется момент неопределенности. Оно может быть, а может и не быть. Метафизическая задача человека, стало быть, может быть сформулирована так: человек призван превратить неопределенность ситуации своего бытия в позитивную определенность. Иными словами, его внутренний мир и его деятельность во всех аспектах призваны укреплять бытие, в котором и содержится абсолютный смысл жизни человека, ибо вне этого смысла нет ничего.

Осуществление этой метафизической задачи и сужение зоны страха перед небытием упирается однако в неопределенность внутреннего мира человека. К неопределенному человеку я не могу выработать своего определенного отношения, поскольку я не знаю, кто он. Подобно тому, как человек не может определить своего отношения к космической бесконечности, пока он не постиг, что она собой представляет, так и другой человек вне постижения его подлинного внутреннего мира, его сущности, остается для меня некоей неопределенностью.

Характерно, что человек исторически совершает метафизи-ческий скачок от неопределенности Вселенной и человека к их определенности. Это — особая форма знания, которая не укладывается в привычные стандарты эмпирического сознания.

Парадоксальные суждения этого знания оказывались спасительными для исторического бытия человека, хотя они могли казаться абсурдными с точки зрения повседневного опыта. Это философские постулаты, позволяющие выработать устойчивые ориентации жизни в мире и овладеть космическим страхом. Мета-физическое преодоление космической угрозы служило утверждением цивилизованных форм коллективного поведения. В этом смысле метафизику следует рассматривать как фундаментальный фактор становления цивилизации. Некоторые исследователи видят в космическом страхе движущую силу развития первичных культур. Цивилизацию они трактуют как результат борьбы со страхом. Соответственно и реальные проекции страха и те объективные формы, которые освобождают человека от него, могут рассматриваться как взаимодействующая система, слом которой нарушает всю структуру бытия человека в мире и может порождать панику1).

Страх наказания или осуждения в той или иной форме является необходимой предпосылкой формирования морального сознания. Но при этом он концептуально связывается с формированием определенного миропонимания. Здесь страх наполняется рациональным содержанием и начинает выполнять позитивную социальную функцию. Он задается концептуально осмысленной позицией и становится управляемым. Неуправляемый абсолютный или тотальный страх лишь парализует волю человека, лишает его здравого смысла и разума.

3. Овладение абсолютным страхом
как предпосылка свободной
самореализации личности

Живое существо, не обладающее философским знанием, может не знать, что такое абсолютный метафизический страх. Но вместе с тем оно не знает и оснований своего свободного выбора. Оно действует под влиянием обстоятельств с целью собственного выживания.

Метафизическое истолкование бытия — это предпосылка осознания определенности выбора. В основе позитивного выбора лежит понимание человеком своего мира. Если человек признает иллюзорными основания абсолютного страха, тогда он не может признать объективными и свои универсальные нравственные самоопределения.

Нравственную реальность эмпирического индивида составляет очерчиваемый его практической жизнью и деятельностью свой мир. Это может быть весьма узкий и весьма широкий мир. В зависимости от того, что индивид полагает исходным в своем действительном самоопределении, он формирует, строит себя как высоконравственную, социально значимую личность, либо как нравственного и социального преступника, ничтожного в своей сущности человека. Исторический опыт показывает, что те цивилизации, которые находили убедительные формы утверждения универсальных принципов в качестве абсолютных истин самосознания, обеспечивали свою жизнеспособность. Принципы даются не эмпирическим знанием, а культурой самосознания. В ней они находят свое основание. Культурный человек исходит из универсального принципа, определяя направленность своего поведения. Он делает это даже в том случае, если знает, что окружающие его индивиды не признают этого принципа, руководствуются лишь своим эгоистическим интересом и не могут подняться выше него.

Реальная практика нравственного становления индивидов постоянно подталкивает к признанию практического значения традиции, которая позволяет удерживать в сознании масс универсальные нравственные нормы. Необходимо признать, что метафизическое истолкование бытия продолжает действовать на сознание людей как реальность.

Видимое преимущество данной структуры самосознания — это непосредственное приобщение каждого к вечности, к вечной истине независимо от реального участия в историческом процессе. Вечное бытие здесь обеспечивается безусловностью веры, которая оказывается необходимым и достаточным условием бесконечного самосохранения и вечного блаженства в ином мире.

Слом этой парадигмы самосознания возлагает на каждого индивида бремя свободного выбора. Если индивид вообще игнорирует эту проблему, он погружается в примитивное существование. Он вообще не знает и не хочет знать, что с ним происходит с точки зрения необходимости позитивной самореализации. Он есть случайная смесь позитивного и негативного.

Осознание этой ситуации есть вместе с тем и возникновение страха перед пустотой существования. Эту пустоту могут заполнять кажущиеся значимыми события в жизни человека. Но в действительности может оказаться, что в этих событиях человек не смог реализовать себя как позитивную личность. В контексте свободного самоопределения новый смысл приобретает философская категория НИЧТО. Из категории знания она превращается в категорию самосознания. Страх перед ничто теперь совпадает с возможностью утраты достоинства личности.

Неслучайно в этой связи обострение теоретической а политической борьбы вокруг проблемы прав человека. Человек в новой парадигме самосознания рассматривается как абсолютная реальность, имеющая свою самоценность, а не как ничтожная величина в общей структуре государства. В известном смысле как государство, так и личность, утверждают свои права и взаимно их ограничивают. Они обретают новый характер отношений. С другой стороны, возникает фундаментальная проблема выявления критериев реального достоинства личности, члена, гражданина общества. Чем определяется равное достоинство людей? Достаточно ли для этого простого физического существования индивидов, или они должны обладать определенными  качествами? И каковы эти качества?

Все это — непростые проблемы. Вместе с тем они требуют своего философски обоснованного решения.

Бесспорно, что лишь объективное нравственное и социальное достоинство спасает личность от ничтожества. Но такое спасение требует практической самореализации в жизни индивида принципа, выражающего нравственную или социальную ценность.

Через осознание объективности принципа личность осознает различие между личным достоинством человека и достоинством его внешних атрибутов — богатства и власти. Смешение этих видов достоинства характеризует менталитет обыденного сознания.

Лишь через осознание и реализацию принципов индивид превращается в личность, определенное нечто, объективирует себя в создаваемых ценностях. Соответственно возникает и характерная ответственность за качество созданного. Лишь тогда, когда созданное человеком обретает печать вечной ценности, Мастер испытывает высшее удовлетворение. Это удовлетворение дает реальное соприкосновение с вечностью. Существует множество суррогатов такого соприкосновения, находящих свое выражение и в публичной славе. Однако она преходяща. Скрипичный мастер Страдивари, например, не имел той публичной славы, которой обладали в его время князья, короли, императоры. Но и сейчас все знают о славе Страдивари, тогда как имена многих правителей того времени канули в забвение.

В объективности ценности и заключается источник специфического страха перед бесплодностью деяний, превращения “великой личности” в ничтожную субъективность. Эта опасность угрожает всем: нищим и богачам, рядовым гражданам и особам, находящимся на вершине пирамиды власти. Объективная ценность личности не в принадлежащей ей внешней атрибутике, а в практической реализации общего принципа в реальных результатах деятельности.

В структуре самосознания общее фиксируется в категориях Добра, Истины, Красоты. Нахождение конкретного практического воплощения категории самосознания в бытие личности — это и есть решение проблемы адекватной самореализации.

Субъективного желания недостаточно для того, чтобы состоялась такая самореализация. Недостаточно и знания примеров исторического прошлого или подражания героям настоящего. Общее реализуется лишь в своей индивидуальной, специфической форме. Найти себя это значит решить свою фундаментальную жизненную задачу. Этим объясняется и страх перед фундаментальным жизненным выбором, поскольку ошибку своей жизни человек уже не сможет исправить никогда. Человеку необходима специфическая форма осторожности в прочерчивании линии своей жизни, особенно если у него не сложились собственные твердые суждения о правильном и неправильном.

Осторожность может быть также следствием противоречивости общественных норм, действующих в переходные исторические эпохи. Осторожность исчезает в результате четкого усвоения апробированных твердых правил поведения. Она может исчезнуть и в результате отрицания каких-либо правил вообще и признания в качестве единственного прочного основания поступка своего собственного желания. В первом случае существует возможность превращения правил в догмы; во втором — утверждения субъективного произвола в качестве единственной прочной нормы.

Твердокаменный догматик как и самоуверенный субъект лишены чувства беспокойства. Но это отсутствие беспокойства есть результат примитивности их самосознания. Это — спокойствие невежества. Догматик не знает исторической диалектики принципа самосознания. Субъективист не знает того, что его личное мнение может оказаться ничтожным перед объективностью социальной и нравственной нормы жизни.

Личные жизненные поражения индивидов оказываются связанными с их неадекватной самореализацией. Неспособность уловить тот момент, когда истина принципа превращается в свою противоположность, либо отрицание истины самосознания вообще, приводят к тому, что даже личный, частный успех в конечном счете оказывается обесцененным, и, напротив, выраженная в поступках истина принципа обнаруживает свое конечное торжество даже в том случае, если ее носитель — конкретный индивид — терпит личное крушение, вплоть до трагической гибели.