Процесс становления информационного общества дал толчок для переоценки ценностей, новой интерпретации ряда природных и социальных явлений. Так, процесс информатизации оценивался как ключевой этап в эволюции ноосферы, который означает резкое повышение интеллектуального потенциала цивилизации1), гуманистической перестройки всей жизнедеятельности человека. Информационное общество нередко рассматривается как особое коммуникационное состояние человечества, которое позволяет решать ключевые глобальные проблемы, в том числе и экономическую.

Очевидно, однако, что гармоничные отношения всюду нарушаются, сталкиваясь с насилием, которое пронизывает общество сверху донизу. Насилие – это явление, которое характеризует отношение человека и к природе, и к другому человеку. Человек постоянно мечтает о гармонии, но совершает действия, разрушающие гармоничные отношения. Он пытается создать локальную гармонию за общей дисгармонией.

Гармония в мире дисгармонии – парадоксальное явление, в котором соединены идеал, к которому субъективно стремится человек, и реальность его жизненных позиций, которым, как ему кажется, он вынужден следовать.

Эта парадоксальность бытия человека требует своего теоретического объяснения.

Сложились три типа теорий, объясняющих истоки насилия.

Первый тип объединяет те концепции, которые выводят насилие из природы человека. При этом предполагается, что существуют врожденные склонности, инстинкты (инстинкт смерти, сексуальный инстинкт), которые подталкивают человека к насилию. К этому типу можно отнести и философские концепции, объясняющие насилие присущей человеку волей к власти, господству.

Второй тип теорий выводит применение насилия из экономических и социальных условий жизни общества. Экономическое и социальное неравенства порождают дифференциацию общества на группы, общественные классы и соответственно противоречия и борьбу между ними. Преодоление этой борьбы лежит через установление социального равенства или, во всяком случае, смягчения неравенства. Соответственно определяются допустимые пределы разрыва в уровнях жизни различных классов для обеспечения стабильности общественной жизни.

Третий тип теорий связывает насилие с динамикой конфликта. В любом обществе возникают конкурирующие группы – экономические, политические, духовные. Первоначальное состояние конкурирующих групп и личностей – это потенциальный конфликт. Он становится реальным, когда конкурентное состояние персонифицируется, когда друг другу начинают противостоять конкретные индивиды. Это именно та стадия, когда насилие становится весьма вероятным.

Конфликт находит свое разрешение в победе одной из конфликтующих сторон. Утверждается новая иерархия. Наступает период адаптации к ситуации. Это период, когда формируются новые конкурирующие группы. История разрешения конфликта повторяется вновь и вновь.

Все три группы теорий исходят из того, что в основе насилия лежит действующая в настоящем времени и поэтому реально фиксируемая причина или совокупность причин. Такой подход продуктивен для объяснения многих феноменов насилия в жизни общества, в том числе и войн.

Теории насилия, отталкивающиеся от понимания его конкретных социальных причин, проложили путь к созданию механизмов смягчения социальных конфликтов, канализации массового социального протеста в русло рутинных демократических процедур. И это дает свои результаты. Вместо побоищ, кровавых столкновений с полицией происходят мирные шествия с теми лозунгами, которые отражают настроения общественности, их реальные требования. Полиция не подавляет эти шествия, а гарантирует их спокойное прохождение. Демократы и полиция как бы оказываются в “одной лодке”, на страже соблюдения демократических конституционных принципов. Такая согласованность позиций достигается в переговорном процессе, в ходе которого выявляется законность требований и уясняется порядок их предъявления в соответствии с действующими общественными правилами.

Это требует обучения полиции и постоянной работы с лидерами общественных движений.

“Невидимые” причины насилия. Существуют, однако, формы насилия, которые не имеют видимых социальных и экономических причин. Эти формы становятся особо значимыми в условиях информационного общества. Традиционно внимание теоретиков обращено к анализу причин войн между государствами, обострения классовых конфликтов. В условиях информационного общества складывается тенденция резкого сокращения межгосударственных военных столкновений. Центр тяжести конфликтов переносится внутрь государств.

Анализ показывает, что нередко причиной этих конфликтов становится некая “скрытая” от глаз информация, которая толкает к применению массового насилия. Эту информацию приходится воспроизводить с помощью воображения. Явление это не новое. Многие парадоксы в развитии цивилизации в двадцатом веке, в том числе “странные” массовые убийства, связаны с этой скрытой информацией. Как она возникает и как воздействовать на нее? Вот в чем вопрос. Такая скрытая информация может возникать стихийно, как некий предрассудок, воспринимаемый общественным сознанием как не требующая доказательств истина.

Но она может формироваться и вполне целенаправленно возникать в результате усвоения определенных идеологических постулатов.

Двадцатый век выявил наличие связи между такого рода информацией и идеологическим внушением. Здесь лежит ключ к объяснению целого ряда явлений массового насилия в двадцатом веке. С помощью идеологического внушения формируется самосознание, воспринимающее социально-историческую действительность в черно-белом изображении: свое есть квинтэссенция Добра; чужое есть концентрация Зла.

На этой почве как правило и возникает двойной стандарт: насилие оправдывается и даже прославляется в отношении “чужих”, жертвы же насилия воспринимают его как преступление.

Двойной стандарт становится понятным, когда выясняется, что противостоящие друг другу субъекты вступили в некую игру, в которой проигравший лишается условий своего существования и самой жизни.

Наиболее рельефным следствием этой игры становится стремление к превентивному уничтожению.

Формы превентивного уничтожения. Общественное сознание формируется в трех измерениях времени. Прошлое дает опыт, на котором базируется историческая информация. Будущее проясняет потенциальные угрозы, заложенные в настоящем. Превентивное уничтожение воспринимается общественным сознанием как разрешение проблем будущего в настоящем. Превентивное уничтожение – это не война. Это – социальная “профилактика”, санация, позволяющая устранять источники заражения социального организма. Опасными социальными вирусами такого рода обычно считаются определенные этнические и социальные группы. Так рождается потенциал массовых убийств.

Начало двадцатого века ознаменовалось массовым убийством армян в 1915 г. Армяне, проживающие в Турции, воспринимались как постоянная потенциальная угроза. Для ее устранения было принято решение, в соответствии с которым все армяне, служившие в рабочих батальонах, а также все армяне старше пятнадцати лет были собраны в городах, поселениях, деревнях, вывезены в необитаемые места и убиты. Число убитых по разным оценкам колеблется от четырехсот тысяч до одного миллиона человек.

Соблазнительно допустить, что это ужасное преступление явилось проявлением специфической врожденной азиатской жестокости. Однако тот же тип ментальности и с еще большим размахом действовал и в Европе.

Показателен в этом отношении холокост – массовое уничтожение евреев нацистами. При этом были использованы современные технические средства, созданы специальные производственные мощности – “фабрики смерти”, в массовое убийство были внесены элементы плановости. Это был “рационализм” превентивного уничтожения в своем техническом воплощении.

Характерно, что исходным принципом превентивного уничтожения могут браться как этнические, так и социально-классовые признаки. Все зависит от господствующей идеологической доктрины. В Камбодже, например, превентивное уничтожение людей осуществлялось по социально-классовому и образовательному признакам. Образованные классы, исходя из доктрины справедливого общества, считались его потенциальными врагами и поэтому подлежали высылке и систематическому уничтожению. В 1975-1979 гг. в результате такой политики погибло около 2 млн. человек.

Для превентивного уничтожения людей может быть принят и такой критерий, как принадлежность к оппозиции. Так, в Аргентине, когда к власти пришли военные, они начали расправу со всеми теми, кто стоял в оппозиции к режиму, участвовал в партизанских действиях. Их тайно похищали и убивали, сбрасывая с вертолетов в океан. Применялись изощренные пытки: в анальные отверстия мужчинам и во влагалища женщинам вставлялись трубы и туда запускались крысы, которые должны были найти выход, прогрызая нору в теле человека.

Как оказалось, “абсолютные” идеологические истины становятся предпосылкой массовых убийств. Это требует теоретической коррекции традиционных представлений, согласно которым жестокость массовых убийств можно объяснить лишь разрушением разума. Дело в том, что причиной массовых убийств может быть специфическая, а именно – предвосхищающая рациональность.

Предвосхищающая рациональность. Когда говорят об экономической эксплуатации, получении от нее физически ощущаемых выгод или о политическом и духовном господстве, требующем применения насилия, то все здесь кажется предельно ясным. Причина насилия находится перед нами.

Другое дело – предвосхищающая рациональность. Она требует не столько фиксации того, что наличествует здесь и теперь, сколько ясновидения будущего. Наличие информации о будущем становится причиной действий в настоящем. Подчас предвосхищающая рациональность воспринимается как нечто исключительное, как событие неординарное, являющееся примером страшного греха, который не следует повторять ни при каких обстоятельствах. Царя Ирода, например, считают вечным негативным примером, единственным в своем роде. Между тем его можно с полным правом считать первооткрывателем политики превентивного уничтожения. Чтобы наверняка уничтожить младенца Христа, он приказывает уничтожить всех младенцев, оказавшихся в том месте, где родился Христос. Царь Ирод стал негативным примером бесчеловечности. Однако определение данной конкретной формы массового убийства как бесчеловечности не устраняет бесчеловечность как таковую. Достаточно напомнить о Варфоломеевской ночи. Мотив превентивного уничтожения, когда в нем возникает необходимость, подчиняет себе любые религиозные и нравственные принципы.

Характерно в этом отношении массовое убийство, совершенное в Америке в 1857 г. и получившее название “убийство в Маунтейн Мидоус”. Произошло следующее. Религиозная община мормонов вела себя слишком самостоятельно и не всегда подчинялась Федеральному правительству. Президент решил направить в штат Юта войска, чтобы установить порядок. Мормоны же в ответ опубликовали декларацию, запрещающую вступление войск на территорию штата. Они объявили, что будут биться до последнего в каньонах и в горах.

Федеральные войска были вынуждены отступить, чтобы подготовиться к весенней кампании. В это время на территорию штата вступила группа из 140 эмигрантов, направлявшихся в Калифорнию. Некоторые из эмигрантов вели себя неподобающим образом, обижали индейцев, оскорбляли женщин мормонов и запускали свой скот на их поля.

В ответ индейцы атаковали эмигрантов, и семеро из них были убиты. В итоге эмигранты попали в осаду. Они направили трех человек, чтобы известить федеральные войска о своем положении. Однако двое из них были убиты индейцами, а один мормонами.

Чтобы скрыть эти убийства и предотвратить ввод федеральных войск на территорию штата, миссионер мормонов Джон Ли собрал 50 мормонов и договорился с индейцами о полном уничтожении эмигрантов. При этом индейцы брали на себя уничтожение женщин и детей, поскольку мормоны не могли проливать невинную кровь. Мормоны же взяли на себя уничтожение всех взрослых мужчин. Эмигрантам пообещали полную безопасность при прохождении по территории штата. Но в итоге они были уничтожены. Характерно, что массовое убийство совершалось со словами: “О господь, мой Бог, прими их души, ибо мы делаем это во имя твоего царствия”. Сам Джон Ли не ушел от возмездия. Через двадцать лет он был казнен на месте преступления. Стремление к превентивному уничтожению закономерно ведет к искажению нравственных принципов. Поскольку это стремление становится массовым, то извращенная нравственность воспринимается как социальная норма, диктующая содержание общественного долга.

Применительно к ситуации информационного общества необходимо особо учитывать появление все более совершенных технических средств массового внушения. Это обеспечивает стандартизацию нравственно извращенного поведения. Противоречие между совестью, как истинным индивидуальным нравственным сознанием, и стремлением к превентивному уничтожению снимается утверждением приоритета идеологически обусловленного понимания общественного долга. Очевидно, что для устранения угроз, которые привели в XX в. к гибели десятков миллионов человек, недостаточно применять экономические и социальные меры. Необходима обоснованная информационная политика, обеспечивающая очищение сознания от исторических и идеологических предрассудков, полноту информации и формирование адекватных нравственных представлений.

Каковы основные требования этой политики? Это, прежде всего; а) открытость механизмов решений, определяющих судьбы людей и государства; б) создание правовых условий участия оппозиции в деятельности средств массовой информации; в) создание постоянно действующих механизмов нравственной самокритики общества; г) принятие международных правовых актов, запрещающих определять целые народы и страны в качестве “носителей порока”, “империй зла”.

Превентивное уничтожение – это не единственная угроза для информационного общества. Информационное общество создает все более совершенные технические механизмы превентивного уничтожения и средства массового идеологического воздействия. Однако его собственное развитие делает его все более уязвимым изнутри. В этой связи необходимо обратить особое внимание на эволюцию терроризма.

Эволюция терроризма. Терроризм обычно определяют как при-менение насилия или угрозу насилием с целью посеять в обществе панику, ослабить или опрокинуть влияние официальных властей и вызвать политические изменения. Сам по себе терроризм – явление не новое. Россия. например, пережила ряд волн терроризма, рожденных верой в то, что убийство царственных особ и высокопоставленных чиновников открывает прямой путь к свободе.

В такого рода верованиях Россия была не одинока. Западная Европа тоже была захлестнута террористическими волнами. В 1894 г. итальянский анархист убивает президента Франции Карно. В 1897 г. анархисты совершают покушение на императрицу Австрии и убивают испанского премьер-министра Антонио Канова. В 1900 г. жертвой анархистского нападения стал король Италии Умберто I.
В 1901 г. американский анархист убивает президента США
Уильяма Маккинли.

Терроризм конца прошлого века носил прицельный характер и имел ограниченные последствия. Нынешний терроризм представлен, как правило, организациями, которые, с одной стороны. занимаются бизнесом и политической деятельностью, а с другой – организацией террористических актов. С этим связан их разветвленный характер. Таковы братья-мусульмане, палестинское движение Хамаз, Ирландская республиканская армия, Тамильские тигры в Шри Ланке, Баскские сепаратисты. Со стороны определенных государств существует поддержка террористических организаций исходя из религиозных или идеологических соображений. Все это меняет качество терроризма.

Важным изменением в практике терроризма следует считать появление возможности использования таких средств, которые могут вызвать массовую гибель людей. Пристальное внимание в мире вызывает похищение радиоактивных веществ с государственных предприятий. Если в руках террористов окажется ядерное оружие, то возможности шантажа резко возрастут.

Серьезную тревогу всегда вызывали  возможности попадания в руки террористов химического и биологического оружия, над созданием которого многие государства работали десятки лет. Теперь возможность превращается в действительность. В 1995 г. произошла трагедия в метро Токио: члены религиозной секты “Аум Синрикё” распылили газ зарин, в результате чего погибло десять человек и пострадало около пяти тысяч.

Для воздействия на представителей террористических организаций весьма важно знать мотивы их действий. Терроризм нельзя понять без учета определенного романтизма, окружающего героев, жертвующих собой ради большой идеи. Возникают также религиозные и идеологические основания массового самопожертвования. Весьма симптоматичным был опыт набора камикадзе во время Второй мировой войны в Японии. На призывные пункты явились тысячи добровольцев ради защиты Страны восходящего солнца.

Если в основе террористических акций лежат религиозные мотивы, мотивы содействия Апокалипсису, разрушению технической цивилизации, то тогда применение оружия массового поражения может казаться логически оправданным. Доктрина секты “Аум Синрикё”, например, учила, что убийство помогает и жертве, и убийце обрести спасение. Те, кто верит в наступление судного дня, считают, что чем скорее наступит царство Антихриста, тем скорее будет разрушен продажный мир, восторжествуют новые небеса. С этой точки зрения все становится дозволено, зло превращается в добро. Если ставится ограниченная политическая задача, то террористы не заинтересованы в массовых убийствах, которые их дискредитируют. Соответственно они склонны к использованию огнестрельного оружия, других традиционных, а не ядерных, химических, биологических средств, применение которых может вызвать неуправляемые последствия. Различия ликов террористов свидетельствуют о том, что в основе терроризма все чаще лежат не столько объективные экономические и политические факторы, сколько информационное воображение, черпающее вдохновение из самих экстравагантных идеологических и религиозных источников.

Это важно понять, поскольку в информационном обществе проблема надежности бытия обретает парадоксальный смысл. Чем выше уровень развития информационного общества, тем большей опасности оно подвержено. Развитое информационное общество в огромной степени зависит от нормальной работы электронного накопления, доступа, анализа и передачи информации. Оборона, действия полиции, работа банков, торговля, транспорт, научная работа, деятельность правительства и частного сектора – все это связано с нормальной работой компьютеров и информационных сетей.

Соответственно некомпетентное управление или саботаж компьютерных хакеров могут сделать всю страну не способной к нормальному функционированию. Не случайны выражения возрастающей тревоги по поводу возможностей информтерроризма и кибервойн1). Высказываются предположения, что достаточно 20 квалифицированных хакеров и одного миллиарда долларов, чтобы сокрушить Америку2). Защитные меры доказывают свою ограниченность, если даже хакеры-тинейджеры могут проникать в самые секретные информационные системы. Если терроризм двинется в этом направлении, то, как предсказывают наблюдатели, он сможет принести такой ущерб, который значительно больше, чем от химического или биологического оружия. Информационный терроризм может иметь самые неожиданные и самые странные мотивы. Это заставляет смещать привычные акценты в изучении мотивов терроризма. Раньше казалось достаточным изучать терроризм с точки зрения действия социальных мотивов – борьбы за национальную независимость, за социальное освобождение. за равенство и т.д. Теперь же ключевое значение приобретает исследование индивидуальных мотивов. А это крайне не определенная сфера – сфера свободы (или произвола) выбора. Свобода находит свою определенность в качестве реализации мотивов разума или ценностных ориентаций. Однако, как показывает анализ, существуют различные формы разума как и противоположные ценностные ориентации. Что же предотвращает распространение насилия и обеспечивает надежность бытия? Если надежность бытия начинает зависеть от индивидуальных мотивов поведения человека, выбора им стратегии своей жизни, то тогда следует обратить внимание на анализ таких факторов, которые обеспечивают свободный отход человека от деструктивных форм своего самовыражения.

                                                                     *

                                                         *                       *

В двадцатом столетии человечество встало перед проблемой ядерного Апокалипсиса, а вместе с ней и надежности своего бытия. Фатальная угроза третьей мировой войны усматривалась в глобальной идеологической конфронтации.

Идеологическая дихотомия была устранена, однако это не сняло проблему надежности. Человечество подходит к рубежу двадцать первого столетия, ожидая глубинных цивилизационных разломов с ужасающими последствиями для всех.

Теоретическая мысль пытается открыть первопричины катастрофических тенденций общественного развития и найти возможные контрмеры для их изменения.

Почти что рефлекторно и социальные теоретики, и политики хватаются за два рычага, позволяющих сузить сферы действия глобальной деструктивности. Это, во-первых, мировое прави-тельство, и, во-вторых, утверждение в международных отношениях принципов разума.

Угроза тотальной деструктивности, однако, возникает не только на глобальном уровне. Кроме того, к установлению мирового правительства путь лежит через ликвидацию суверенитетов отдельных народов, что само по себе чревато взрывом насилия. С утверждением в самосознании народов принципов разума дело обстоит особенно не просто.

Об этом свидетельствует ставший очевидным парадокс эры торжества науки.

Парадокс эры науки

Философская мысль издавна рассматривала разум как фундаментальную предпосылку надежности бытия человека. Разум позволяет избегать опасностей. Он служит основой решений, которые не только в данный момент, но и в перспективе служат интересам жизни.

Как ни странно, но это представление о практических функциях разума оказалось поколебленным в результате триумфа научно-технической ментальности. Он принес человеку материаль-ное процветание, но вместе с тем и взрыв деструктивности.

Корни этого явления уходят в начало эпохи Просвещения. В самом деле, в XVI в. основные европейские державы имели 87 военных сражений, в XVII в. – 239, в XVIII в. – 781, в XIX в. – 651, в 1990-1940 гг. – 8921).

Чем же объяснить, что освобождение общественного сознания от религиозного фанатизма (а это и была одна из главных задач Просвещения) порождает кумулятивное нарастание разрушительных конфликтов? Ведь гении Просвещения были убеждены в том, что преодоление религиозного фанатизма создаст условия для искоренения религиозных войн, утверждения эры толерантности. Торжество научной ментальности казалось базой терпимости, установления гражданского и всеобщего мира.

Однако нарастание могущества интеллектуальных, а вместе с тем и технических сил человека ведет к фрагментации разума, сужению его социальных мировоззренческих ориентаций. Абсолютизация национальных, этнических, классовых, групповых, а в конечном итоге индивидуальных интересов – таков путь фрагментации разума, порождающей кумулятивный рост конфликтов во всех сферах жизни.

Кумулятивный рост угрозы самоуничтожения цивилизации ставит фундаментальный вопрос: не является ли ложным определение человека как существа разумного?

Утвердительный ответ на этот вопрос все же, видимо, был бы поспешным. Существуют различные виды разума, и поэтому необходимо выяснить, какой разум ведет к нарастанию конфликтных ситуаций.

Разум, как интеллектуальное, научное решение определенной, частной познавательной или технической задачи – это рассудок. Рассудок же не исчерпывает понятие разума. Разум с большой
буквы – это способность адекватно видеть целое и определять линию поведения в соответствии с этим видением.

Религия и метафизика монополизировали разум. Они претендуют на то, чтобы видеть Целое мира. Средствами науки, поскольку она опирается на опыт, нельзя охватить бесконечность времени и пространства универсума.

Но может существовать Целое, доступное познанию человека как его мир, в котором он живет и реально действует. Адекватное понимание расширяющегося исторически своего цивилизационного мира человека и было утрачено вместе с крахом метафизики.

В силу доминирования рассудочной интеллектуальности, апелляции к общим человеческим ценностям и гуманизму стали носить риторический характер; в политике стала доминировать субъективная воля, а не расчет, с чем и связаны ужасающие последствия как Первой, так и Второй мировых войн.

Но что такое Целое своего мира человека и как его реально определить? И существует ли способность свободного человека свободно следовать знанию истины Целого?

Если человек свободен, то он потенциально является носителем различных возможностей. Почему человек должен следовать истине Целого? Под влиянием обстоятельств жизни (нищета, голод, стремление к обогащению, необходимость самозащиты) он решает лишь свои частные задачи и нередко использует средства насилия. В каждом случае нетрудно определить “достаточные основания” его применения. Здесь действует обычный детерминизм. До тех пор, пока приходится иметь дело с такого рода случаями, для науки не возникает особых загадок и принципиальных трудностей. Трудности заключаются в практическом создании условий исчезновения нищеты, голода, а значит и причин агрессивности. Однако здесь возникает новая загадка. Насилие, как оказывается, может быть феноменом свободной самореализации человека. Наука останавливается перед загадкой свободы, а общество перед ее следствиями.

Человек знает себя как конечное существо. С точки зрения конечной природы человека вечные ценности и высшие цели кажутся не имеющими смысла, тогда как реализация прихотей здесь и теперь обретает характер истинного императива.

Можно, конечно, закрыть глаза на эту проблему, считать ее спекулятивным философским рассуждением, не затрагивающим массового поведения. Однако факты говорят об ином. С расширением свободы эта проблема становится все более практически значимой.