Особенности развития информационного общества подталкивают к тому, чтобы внести определенные коррекции в понимание стихийности. Стихийность обычно связывается с нежелательными последствиями развития. Стихийность и стихийное бедствие идут как
бы рядом. С точки зрения информационной культуры стихийное развитие следует понимать именно как доминирование в общественном самосознании субъективно желаемого, как соответствующего индивидуальным или групповым интересам. Субъективно желаемое и объективно необходимое не только не совпадают, но и подчас исключают друг друга. Это затрагивает и сферу информации. Так, например, помещение в информационную сеть информации о путях создания и механизмах использования взрывных устройств желательно для тех групп, которые склонны к терроризму. Однако соответствует ли это интересам сохранения социальной стабильности и сужения сферы насилия? Ответ здесь не может быть однозначным.
Коль скоро общество относится к информационной эволюции традиционно как к стихийному процессу, оно подвергается нетрадиционным угрозам.
Это угрозы, связанные с возникновением таких суррогатов информационных инфраструктур, как кибердемократия и технотелемедиумы.

Кибердемократия

Американские исследователи Н. Орнштейн и Э. Шенкенберг, сотрудники Института американского предпринимательства, понимают под «кибердемократией» процесс голосования с помощью общенациональной компьютерной сети. Возможные последствия такой процедуры они пытаются проанализировать1 .
Еще в 1992 г. кандидат в президенты Росс Перо обещал, что, если его выберут, он превратит страну в электронный городской зал собраний, в котором будут приниматься общенациональные решения. Перо проиграл выборы, так и не объяснив, как же будут функционировать такие собрания, но идея «кибердемократии» уже завладела обществом,
оказавшимся перед лицом беспрецедентного роста технологий.
На местном уровне правительство города Колорадо-Спрингс создало в 1990 г. некоммерческую электронную сеть для голосования под названием «Ситилинк», которая предоставляет гражданам возможность обращаться к правительству по любым интересующим их вопросам в любое удобное для них время. В 1994 г. в штате Миннесота
был разработан проект электронной демократии, позволивший гражданам участвовать в дебатах кандидатов, претендующих на посты губернатора и сенаторов. Такого же рода сеть существует с 1981 г. в штате Орегон, и она впервые была использована при голосовании за сенатора Б. Пэквуда. Население штата Северная Дакота участвовало в президентских праймериз (предварительных выборах) с помощью электронной почты в 1996 г.
Когда возникли новые технологии такого рода, многие футурологи
представляли в розовом свете будущие возможности прямого законотворчества граждан, а некоторые из них обещали жителям страны прямое, с помощью компьютеров, участие в дебатах обеих палат конгресса в Вашингтоне. Футуролог К. Слейтон ставил под сомнение не
обходимость выборных органов вообще и предлагал разработать систему непосредственного участия избирателей с непрерывной ротацией представителей общественности во властных структурах.

Некоторые теоретики считают, что современные политические партии уступят место гибким коалициям, которые будут участвовать в политической жизни, постоянно корректируя свои действия с настроениями избирателей. По их сценарию, люди будут голосовать не по системе «да/нет», а широко участвуя в референдумах.
Избиратель не будет ходить на избирательные участки или посылать бюллетени по почте, а, используя, например, терминал, подключенный к кабелю, будет высказывать свое мнение, не покидая дома.
И все же даже у очарованных такими перспективами теоретиков возникает немало вопросов. Будет ли «кибердемократия» представлять национальное общественное мнение? Смогут ли избиратели освоить эту систему? Заинтересует ли она их? Кто будет ставить конкретные вопросы перед общественностью? И, самое важное, какова
будет психология принятия людьми своих решений при новом электронном режиме?
Анализ показывает, что только 22% людей с высшим образованием обращаются к сети хотя бы раз в неделю; женщины обращаются к ней в два раза реже, чем мужчины; 27% семей с доходом более 50 тыс. долл. пользуются сетями, тогда как этот показатель у лиц с доходом ниже 20 тыс. долл. составляет только 6%. В Колорадо-Спрингс, например, население насчитывает 300 тыс. человек, из них активно пользуются системой «Ситилинк» только 250 человек2 .
Конечно, в будущем распространение сетей будет расширяться,
а цена для пользователей снижаться, но возникает вопрос: чьи интересы будут представлять эти системы и, главное, будут ли все граждане обладать равными правами при их использовании?
«Кибердемократия» создаст свои специфические трудности, так
как электронные выборы, возможно, отпугнут от голосования часть
тех людей, которые не захотят открыто высказать свое политическое
мнение. Таким образом, эти выборы будут еще менее представительны, чем нынешние3 .
Особая опасность «кибердемократии» кроется в том, что правительство будет принимать менее взвешенные решения. Многие восхищаются технологическими возможностями информирования избирателей и их возможностью широкого взаимодействия с властными
структурами, но не следует забывать, что такая демократия может
привести к тирании большинства, ведь взвешенная оценка всех «за»
и «против» требует довольно долгого времени и не может основываться на мгновенных человеческих эмоциях. Необходимы длительное обсуждение проблем, личные контакты с представителями власти, и только в результате таких действий можно будет убедить хорошо информированных представителей власти принять то или
иное решение.

В традиционных избирательных кампаниях люди получают информацию, анализируют ее и в конце концов в определенный день
идут на избирательные участки голосовать. Перманентные же вы
боры просто уничтожают процесс сознательного принятия решений.
Так, в штате Орегон большая часть голосующих по почте затребовала назад свои бюллетени в течение пяти дней после их отсылки,
так как интенсификация избирательной кампании заставила их изменить мнение. Такая процедура голосования снижает возможность принимать адекватные решения, ведь избиратель в момент
выборов находится в изоляции и его персональный выбор не корректируется тем, что авторы называют «коллективной ответственностью»4 .
Сама система электронных выборов, если она, как предполагают футурологи, перейдет в референдумы, будет существенно отличаться от обычных выборов, когда проекты законов, проходящие
через законодательные органы, утверждаются в результате дебатов.
Конечно, какие@то дискуссии будут иметь место в средствах массовой информации и перед референдумом, но в этом случае исчезнет
практика не только дебатов «лицом к лицу», которые представляют
не две, а десятки или сотни различных точек зрения, но, что самое
главное, – прямой электронный референдум разрушит систему слушаний того или иного вопроса в законодательных собраниях и национальном конгрессе.
Кибернетическое пространство предлагает обществу великолепные возможности для выражения своих мнений, и каждый гражданин получает все больший доступ к информации, однако безответственные циничные политики, проводя популистские идеи о «чистой» демократии, могут завести общество в опасные тупики.
Кибердемократию можно рассматривать как специфическое современное выражение непосредственной демократии, обеспечивающее принятие большинством населения основных государственных решений. Между тем опыт показывает, что такой механизм не может дать компетентных решений наиболее сложных проблем современного социально@экономического и политического развития.
Другим суррогатом информационной инфраструктуры можно считать явление технотелемедиумов.

Информация и технотелемедиумы

Информационная революция наших дней создала принципиально новую ситуацию функционирования политической власти – политика становится элементом массовой культуры. Это – феномен медиатизации политики.

Власть массмедиа по своей природе не является властью политической. Это – власть информационная. Правящие круги, политические силы, которые завладевают идеологически освященным правом распоряжаться аппаратом и средствами массовой коммуникации, на самом деле не только не приобретают власти над масс-медиа, но и ока
зываются пешками в ее игре.
Медиатизация политики – это «перенесение на экран» политических устремлений, целей и средств, происходящее в особом мире технотелемедиумов, – мире, часто заменяющем саму действительность, существующем без нее и даже более «действительном», чем сама эта действительность. В первую очередь речь идет о формирующей власти телевидения5 .
Технотелемедиумы – это все множество соединенных с телевидением технологий передачи информации путем изображения, сети этих технологий, компьютеры, ксероксы, факсы, видеокассеты, компакт-диски, портативные телефоны, соединенные с кабельными и спутниковыми технологиями. Сегодня без всего этого невозможен поток не только деловой, прежде всего финансовой информации, но и поток информации политической, ибо скорость ее распространения или передачи, блокирование или манипуляция ею, распространение ложной информации и т. п.
могут сыграть решающую роль в исходе политических схваток. Не только для закулисной, но и для открытой политической борьбы решающим может оказаться – когда и что, как и в какое время появилось на экране.
В системе технотелемедиумов реалии жизненных проблем подменяются игрой на этих проблемах. Здесь главным является не нахождение подлинного решения проблемы, а завоевание популярности на ее выдвижении и обсуждении. Создается видимость, оказывающая возрастающее влияние на характер политики.
При этом речь не идет о том, что в двери политической власти стучится новый властный фактор, который занимает свое место среди других ветвей власти. Все происходит наоборот: политика (правительство, партии, политики) вынуждена стучаться в двери СМК, чтобы попасть на экран и поменять вес своих речей на невесомость электронного изображения. Политикам кажется, что они укрепляют свою политическую власть, на деле же они лишь распространяют власть этого электронного изображения.
Власть СМК – «это тип анонимной власти, подобный экономической (власти денег или власти капитала) и религиозно-духовной (символической) власти, т. е. это такая власть, которая объединяет в себе особенности и экономической, и религиозно-духовной власти:
она, с одной стороны, безлична, а с другой – это власть над «душами» и «сознаниями», передаваемая через лица, идеи, ценности, эмоции – точнее, через образы, и, следовательно, это уже не этическая власть старых религий и новых идеологий, а эстетическая власть «чувственного обольщения»5.
Телелегитимация политической власти отличается от других типов легитимации. С ее помощью достигается или обеспечивается не политическое, а эстетическое восприятие, и никакой другой легитимации, кроме эстетической, в эпоху массовой культуры она бы и не могла приобрести. Харизма, традиция, рациональность теперь существуют лишь как эффектные с эстетической точки зрения моменты «зрелищной литургии» политики.
Легитимационная функция телевизионного изобразительного ряда теперь выполняется всегда и везде, независимо от политического характера системы и ее особенностей, от способа правления, культурных традиций, экономического положения и социальных условий.
Технотелемедиумы в условиях массовой культуры и с помощью средств массовой культуры превращают политику в потребительский товар, они эстетизируют ее, делая из нее то занимательную, развлекательную, захватывающую игру, то спортивное состязание, то викторину, то фильмы ужасов, то детектив, то мыльную оперу. Парламентские дебаты – как шоу или спортивная передача, политическая популярность – как рейтинг или хит-парад, политическое бытие или небытие – как появление на экране или исчезновение с экрана – таковы лишь некоторые из явлений, которые в своей совокупности вносят изменение в сами понятия «политика» и «политик».
Технотелемедиумы не только расчленяют и иерархизируют события, не только «воспроизводят» действительность, но и вызывают, провоцируют эти события, которые без них не произошли бы или произошли бы совсем в другое время и совсем в другом месте.