5. Скрытые детерминанты сознания «плюрального субъекта»:
действие «духа времени»

Возникновение «плюрального субъекта» и особенности его поведения рождают феномен «предсказуемости-непредсказуемости». С одной стороны, общность поведения массы кажется обусловленной каким-то одним одинаково воспринимаемым фактором.

И поэтому поведение кажется вполне предсказуемым. Но поскольку это могут быть самые различные эмпирические факторы во всем их бесконечном многообразии, то поведение становится непредсказуемым. Оживление бихевиоризма определяется кажущимся решающим влиянием материально-физиологических причин на поведение субъекта. Однако бихевиоризм оказался перед рядом проблем, на которые он не был в состоянии найти удовлетворительные ответы.

Одной из таких фундаментальных проблем является дилемма «мозг/разум». Сколь тщательно бы ни исследовались физиологические процессы мозга, невозможно из них получить однозначное описание содержания интеллектуальной активности человека. Это значит, что сходство или даже идентичность физиологической картины работы мозга не только не исключает, но и предполагает различие, а может быть, и противоположность их интеллектуального содержания.

Однако и идеалистические принципы не дают однозначного решения «странностей» динамики человеческого поведения.

С этим связаны те трудности, которые проявляются при неожиданных формах поведения: немотивированных массовых убийствах,диких формах педофилии, совершенно нетипичных формах внутри семейных преступлений.

Теоретическая мысль здесь нередко заходит в тупик и признает наличие скрытых детерминант, возникающих на основе скрытых конфигураций человеческих действий. Общие конфигурации человеческих действий могут порождать массовые формы девиантного поведения. Значит, причина заключена не в отдельном индивиде, а в «странной» совокупности индивидов. На это обратил внимание Тор Эгил Фёрланд (Университет Осло, Норвегия)8. Он отметил, что есть согласие в том, что социальные факты существуют, но они являются скрытыми (эмерджентными) в том смысле, что они возникают как продукт конфигурации отдельных индивидуальных действующих лиц (агентов). Конфигурация и порождает неожиданный результат.

Фёрланд склоняется к тому, чтобы считать наиболее подходящим ценностный подход, который допускает, что уровень более низкого порядка (в данном случае физиологический уровень) реализует уровень более высокого порядка, где уже действуют ценностные отношения, позволяющие описывать отношения между индивидами и социальными группами.

Однако здесь возникает проблема, подмеченная Джегоном Кимом, который, признавая, что каузальные силы ментальных качеств не могут быть сведены к каузальным силам физических качеств, вместе с тем считает, что если качество лишено каузальной силы, то его нельзя считать реальным. Но очевидно, что если ценностные представления определяют направленность поведения, то они имеют смысловую, нефизическую каузальную силу, способную вызвать изменения в материальном мире.

Но какова природа ценностных представлений: являются ли они выражением ментальности социальной группы? Если да, то тогда и социальную группу следует считать реальностью. Однако такие теоретики, как Раймо Туомела, полагают, что социальная группа – это производное от ее индивидуальных членов, а это значит, что группы не имеют независимого существования. Соответственно Джон Элстер исходит из того, что объяснить социальные институты и социальные изменения – значит показать, как они возникают в результате действия и взаимодействия индивидуальностей9. И в этом случае выглядит небеспочвенным методологическое требование сведения теоретической социологии к психологии.

Фёрланд воспроизводит в качестве контрапункта этой точке зрения позицию Раджива Бхагавы, который полагает, что смысл терминов и содержания верований социально детерминированы. Другой ответ обусловлен верой Маргарет Гилберт в специфическую реальность сообщества плюральных субъектов, которые возникают как соединение и взаимное давление равных по своему рангу авторитетов.

Фёрланд считает необходимым обратить внимание на концепцию лингвистического характера социального поведения. Дело в том, что, согласно Хилари Патнэму, индивидуальный агент не может удержать полное значение тех верований и терминов, которыми он оперирует, поскольку их значение социально обусловлено и их полным смыслом владеет все лингвистическое сообщество. Соответственно считается, что индивиды не могут использовать концепты таким способом, который полностью порывает с практикой того сообщества, в котором они используются. Поэтому правильным считается контекстуальный подход, при котором содержание верований рассматривается не только внутренне, в головах индивидов, но и в социальном контексте. Бхагава полагает контекстуализм тем первым шагом, который позволяет использовать полевой дискурс для изоляции отклоняющихся от социального контекста верований отдельных индивидов, хотя, по мнению Фёрланда, не ясно, как должно выделяться поле дискурса и чей дискурс соответствует решению поставленных задач. Если следовать логике сторонников Соссюра, которые исходят из того, что значение каждого слова зависит от значения всех других слов, что делает невозможным полное смысловое разграничение, то здесь возникает ловушка обратной каузальности: дискурс основывается на тех словах, которые высказаны и написаны индивидами. Получается, что социальность дискурса является продуктом индивидуальной активности.

Не случайно Фёрланд возвращается к концепции плюрального субъекта, которая может показаться своеобразным оксюмороном, но с точки зрения реалий социальной жизни представляется слепком с действительности. Согласно терминологии Маргарет Гилберт, плюральный субъект – это социальная группа, определяемая как два или более индивидов, которые рассматривают себя как часть «мы», что означает готовность к совместным действиям, основанным на совместно принятых взглядах. «Совместно» означает, по определению Гилберт, «общее знание»10. Раймо Тоумела, признавая реальность соединения индивидуальных воль в «групповую волю», вместе с тем считает, что каждая группа должна иметь свою авторитетную систему,т. е. механизм трансфера общей воли определенной группе лиц, которые решают практические вопросы в соответствии с общей волей.

М. Гилберт же полагает, что плюральный субъект характеризуется реальностью «мы», когда все члены группы готовы для совместных действий и совместных заявлений, что определяется как «участвующаяактивность» (participant agency)11. Каждое действие своей воли в качестве части плюрального субъекта справедливо воспринимается как подтверждение наличия реального источника существования данного плюрального субъекта. Как представляется, здесь и находится ключ к расшифровке смысла его когнитивного стиля. Группа, воспринимающая себя как «мы», знает общую истину смысла. Обладание этим общим знанием и заставляет всех членов чувствовать свою моральную ответственность и, соответственно, вести себя «достойно» или «недостойно». Когнитивный стиль группы определяет ее духовное лицо и вместе с тем ее требования к окружающему миру. Иными словами, когнитивный стиль формирует специфическое понимание истины как группового интереса и групповой ответственности.

Но вместе с тем он может претендовать на универсальность. В этой претензии и заключается потенциальная возможность новых догматических форм практической политики.

История поставляет яркие иллюстрации того, как группа, обладающая специфическим когнитивным стилем мышления, в случае прихода к власти начинает практически осуществлять сектантскую политику с крайними деструктивными последствиями для общества.

Характерен в этом отношении когнитивный стиль мышления радикальных шестидесятников XIX в., таких как Д.И. Писарев и В.А. Зайцев.

Этот стиль доводил до логического конца нравственный ригоризм, отстаивающий позиции глубокого нравственного обновления.

Варфоломей Александрович Зайцев, следуя требованиям нравственного ригоризма в качестве очевидной истины, противостоящей образу мысли и образу жизни духовно разлагающейся эгоистической аристократии, искал в истории практические примеры «правильной политики», которую можно было бы реализовать и на российской почве. Такой пример он увидел в Англии в политике пуритан, пришедших к власти в XVIII в. Он с сочувствием цитировал описание Маколеем результатов политики пуритан: театры были закрыты, актеры отодраны розгами, музы были изгнаны из любимых своих приютов, Кембриджа и Оксфорда. Это было радикальное уничтожение всего, что, с точки зрения пуритан, не приносило непосредственной всенародной «ПОЛЬЗЫ». Но разве критерий «пользы» не следует считать универсальным? В.А. Зайцев в своих комментариях и давал однозначный ответ на этот вопрос: совершенно ошибочно представляют эти поступки пуритан смешной особенностью, отличавшей врагов Карла I. Строгость нравов и ненависть ко всему, носящему на себе отпечаток изящной праздности и галантерейного разврата, составляет
отличительную черту не одних только английских республиканцев XVII в., а вообще всех врагов безумия, поддерживающего искусства, праздность и безнравственность12.

Для шестидесятников XX в. навигационный маяк находился не в историческом опыте пуритан, а в прямо противоположном направлении – за пределами региона их непосредственного проживания.

Многогранный идеализированный образ складывался из товарного изобилия, музыкальных шлягеров, зафиксированной в иллюстрированных журналах и видеофильмах свободы любви. Истина жизни имела эмпирический эквивалент.

В.А. Зайцев подверг бы этот цивилизационный ориентир разрушительной критике. Но истина смысла изменила место своего обитания, так что шестидесятники ХХ в. стали смысловым антиподом шестидесятников XIX в., считавших себя «совестью народа». Шестидесятниники XIX в. с этой точки зрения теперь могли считаться «лишенными» совести.

Одним из наиболее парадоксальных следствий непредсказуемости самосознания плюральных субъектов стало поведение групп молодежи. Консолидация молодежи, воспринимающей себя как цементирующее единство «мы», находит свое выражение в движениях скинхедов, в нацистских группировках, в движениях сектантов. Теория не столько объясняет, сколько просто описывает эти явления.

Исторические события XX в. отчетливо показали, что на массовое поведение оказывает влияние «дух времени» или, как говорят немецкие философы, Zeitgeist. Именно дух времени превращает закоренелых индивидуалистов в составную часть плюрального субъекта.

Если теория проходит мимо когнитивного стиля плюрального субъекта и детерминирующего воздействия на него «духа времени», то она становится ущербной, обретающей дурное свойство «мимоговорения». Это свойство обретают расхожие доктрины индивидуализма.
Они следуют установкам своей слепой веры в несокрушимую эгоцентрическую природу человека. Факты, однако, показывают, что различные формы дискурса, как и соучастие в действиях, создают особый когнитивный стиль, который обеспечивает как успех футбольной команды, так и успех гоплитов, соединенных в фалангу. Это верно и применительно к поведению плюрального субъекта. Если парижане отдыхают на газонах Версаля, поглощая при этом бутерброды и потребляя различные напитки, и, покидая эти газоны, не оставляют на них никакого мусора, то это говорит о наличии определенного когнитивного стиля «плюрального субъекта», знающего себя в данной ситуации как «мы».

Фёрланд приводит три довода против методологического индивидуализма: эпистемологический, который говорит о том, что мы можем для объяснения события иметь доступ к информации, относящейся к социальным структурам, группам, партийным платформам и т. д., но не к индивидуальным внутренним мотивам или «платформам» членов партии, каждого лидера, руководителя и т. д.; методологический, который говорит о том, что когда мы выбираем уровень описания движения животного, скажем рыси, то не считаем обязательным сохранять понятие каузальности на атомарном уровне. Аналогичным образом мы можем выбирать сверхиндивидуальный уровень при описании социальных явлений.

Третий довод касается природы объяснения. В цивилизационной сфере детерминистический подход не является единственной сущностью, имеющей объясняющий статус. Здесь необходим энциклопедически идеальный объясняющий текст, соединяющий структурный,ситуационный, функциональный и интенциональный подходы, ибо здесь правомерны утверждения, похожие на законы и каузальные объяснения, но также и смысловые, разумные объяснения. Из этого и вытекает тот факт, что хотя агенты действуют в соответствии с идентичной ситуацией, но они действуют различным образом, поскольку основываются на практических силлогизмах своей специфической веры и желания.

Отталкиваясь от этих подходов к функциональному объяснению цивилизационного поведения, Фёрланд и ставит вопрос о том, может ли Zeitgeist, или ментальность данного времени, служить таким объяснением. Он приводит определение духа времени, которое дает Карл-Вернер Бранд: «Zeitgeist – «общественное настроение», «культурный климат» данного периода – означает специфическую конфигурацию воззрений на мир, мыслей и эмоций, страхов и надежд, верований и утопий, ощущений кризиса или безопасности, пессимизма или оптимизма, которые превалируют в данный период. Этот Zeitgeist создает специфическую чувствительность к проблемам; это сужает или расширяет горизонт того, что кажется социально и политически осуществимо; он определяет образцы политического поведения и жизненного стиля; он канализирует психосоциальные энергии вовне, в публику, или внутрь, в частную сферу»13.

С позиций определения духа времени представляется правомерным считать Джона Ф.Кеннеди и ансамбль «Битлз» идентичным символическим выражением одного и того же навигационного смысла, а именно – отхода от пропасти войны, несшей в себе угрозу общечеловеческой глобальной катастрофы.

Как объясняющий фактор, Zeitgeist при своей расшифровке, скажем, относящейся к 60-м годам ХХ в., окажется своего рода стенографией, которая несет в себе целую волну образов и когнитивных представлений, таких как студенческие волнения, протесты против империализма, войны во Вьетнаме; теоретические установки марксизма и маоизма; образ жизни хиппи, свободный секс, наркотики, рок-н-ролл.

Фёрланд считает, что для того, чтобы приблизиться к более точному определению сущности Zeitgeist, необходимо перевести его в лингвистическую форму дискурса, которая приблизит к пониманию определенных, присущих времени стилей музыки, изобразительного искусства, манер поведения. Тогда станет понятным, почему Джон Ф. Кеннеди считался символическим воплощением духа времени, тогда как ни Линдон Джонсон, ни Ричард Никсон, ни Спиро Агню не были таковыми.

Особенности когнитивного стиля плюрального субъекта и воздействие на его эволюцию такого детерминирующего фактора, как дух времени, позволяет давать объясняющее описание «странных» явлений, в том числе и метаморфоз мышления политических лидеров ХХ в. Когда бывший Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачёв выступает с рекламой пиццы, это может казаться оксюмороном для нормально мыслящего гражданина. В ситуации перестройки смыслов предлагается считать ненормальным то, что ранее считалось соответствующим норме. Теперь нормой становится именно ненормальность, в том числе и такая, когда бывший обладатель высшей политической власти «теряет себя», спускается на
иной уровень, становится в один ряд с Лёней Голубковым. Оказывается, дух времени не занимает какое-то одно постоянное место.

Он может перемещаться из одного состояния в другое, даже противоположное по своему смыслу. Профессиональный подход к складывающейся духовной ситуации требует переосмысления предельного положения бытия человека. Именно на основании такого переосмысления становится возможным регулирование угрозы тех «духовных цунами», которые потенциально заключаются в хаосе эмпирических ориентаций.

Научный подход к этой проблеме оказывается возможным с позиций когнитологии, которая допускает мышление относительно виртуальных ситуаций. Вместе с тем периодически возникает вопрос о соответствии принципов разума человека космической ситуации, или же разум есть некое проявление «неестественности» или даже «противоестественности»?

Современная наука создает все новые и новые средства, чтобы обнаружить в космосе наличие разума, сходного с человеческим, пытается найти на Земле следы космических пришельцев. Но и успех в решении этой проблемы не прояснит сущности предельной ситуации человека.

Есть еще одна возможность, которая получила реализацию на волне индустриально-технического прогресса, – возможность самоформирования человека в качестве космической силы, способной решать любые проблемы. Человек позиционирует себя как творца комфортного для себя и бесконечного в исторической перспективе мира.

Эта утопия играет роль движущей силы современного прогресса.
Вместе с тем формы современного обыденного сознания не удовлетворяются собственными представлениями. Отвергая философию,они постоянно возвращаются к ней как к той интеллектуальной опоре, которая может санкционировать те или иные их любительские
представления.