1. Познание подлинности бытия

Наиболее реально специфическая роль когнитологии обнаруживает себя в формах художественного и исторического знания, где проблема истины возникает как проблема подлинности. Дело в том, что и художественное мышление, и историческое познание не могут не прибегать к услугам воображения. Но когда, в каких случаях и как воображение может становиться истинным, т. е. придавать создаваемому образу качество подлинности? Роль когнитологии в решении проблемы подлинности бытия можно проиллюстрировать на примере тех трудностей, с которыми сталкиваются литературоведы и историки в своих попытках определить истинность и не-истинность создаваемых романистами образов реальных исторических фигур. Реальная историческая фигура – это фиксируемая свидетельствами и документами реальность, которую нельзя «отменить» или «заменить» другой реальностью. И в этом смысле мы имеем дело с однозначностью объективной истины как истинности отражения факта. И литературный текст либо соответствует этой реальности, либо не соответствует и в этом смысле содержит в себе истину или искажает ее. Вместе с тем имеется «сфера», которую можно определить как «терра инкогнита», непознанная земля. Это – внутренняя жизнь героя, его действительное  понимание мира и действительное отношение к нему. Как постигается эта сфера?

Гносеология в своих исходных представлениях постулирует реальность познающего субъекта и реальность познаваемого объекта.

Субъект обладает сенсорными и интеллектуальными средствами, а также средствами эксперимента, с помощью которых он проникает в сущность объекта, адекватно постигает его теоретически и на этой основе объективного знания овладевает объектом практически.
Когнитология в отличие от гносеологии в постижении сущности эмпирической реальности исходит из начального постижения сущности идеальной предпосылки, лежащей в основе принятой в качестве истины направленности самореализации субъекта. Здесь возникает отношение нового типа: если в гносеологии приоритетным является постижение отношения сокрытости познаваемого объекта к познающему субъекту, то в когнитологии возникает приоритет постиженияотношения сокрытости сущности образа самореализующегося субъекта к его внешним практическим проявлениям. Сокрытость образа субъекта и есть объект познания. При этом может возникать многообразие интерпретаций, каждая из которых выдает себя за истинное знание. В совокупности они образуют взаимоисключающее многообразие, ставящее практического субъекта, например кадровика, перед
проблемой выбора между версиями, претендующими на истину.

С этой проблемой приходится сталкиваться в самых различных сферах жизни; наиболее очевидные – эти кадровые службы и разведка.

Вырабатываются различные механизмы для выяснения истины, в том числе и технические, такие как «детектор лжи». Но есть сферы, где «детектор лжи» и применить невозможно. Это – сферы истории и литературы.

В этом контексте кажется правомерной постановка вопроса: создание ученым образа исторического героя – это отражение действительной сущности субъекта или это искусственное создание наподобие литературного образа?

Очевидно, что становление личности в истории как объективно фиксируемой индивидуальности – это скрытая реальность, которая может воссоздаваться воображением историка. Но поскольку здесь в качестве орудия познания используется воображение, то не становится ли процесс исторического познания тождественным художественному творчеству? И может ли методология, допускающая слияние научного и эстетического, определять параметры пути, ведущие к истине знания? Проблема здесь заключается в том, что историческая личность как цельное образование, знающее свою миссию в истории и имеющее определенное представление об окружающей действительности, проявляет себя в жизни, следуя своей внутренней сущности, с одной стороны, и влиянию обстоятельств – с другой. Обстоятельства могут требовать скрывать свою подлинную сущность и совершать эмпирически фиксируемые шаги, соответствующие нормам жизни, которые субъект не считает «своими». Так, Тацит, характеризуя поведение одной из римских императриц, сказал: «Что касается ее любви, то это было делом дипломатии, а не ее сердца»2. В этой замечательной фразе остается не ясным, что составляет подлинную сущность императрицы – ее сердце или ее дипломатия. Ответ на этот вопрос может быть дан, если создать художественный образ императрицы, который нарисует ее однозначную внутреннюю сущность. Но как этот образ может быть соединен с исторической наукой?

Известный русский публицист М.А. Антонович утверждал, что искусство должно быть разумным и полезным, подобно тому как наука должна быть художественной и привлекательной, полагая, что необходимо признать совместимость художественности с научно точным воспроизведением3.

Но возможно ли признать такую совместимость в качестве метода постижения реальности? Выбор оказывается адекватным лишь в том случае, если адекватно понято исходное cogito субъекта, подлежащего оценке. Если расшифровано исходное cogito, то становятся понятными общая навигация поведения и мотивы отклонения от нее.

Если исходное cogito не поддается расшифровке, то одни и те же эмпирические реалии оказываются подверженными взаимоисключающим интерпретациям.

Сокрытость в контексте когнитологии означает, во-первых, определение истинного, осознанного и зафиксированного самим субъектом смысла бытия. Он сохраняет этот смысл в себе, знает его и может не заявлять о нем публично. Это не сокрытость во фрейдистском ее понимании, как действие подсознания, о котором сам человек может и не знать. Это – действие сознания и самосознания. Во-вторых, это объективный результат самореализации человека в соответствии со смыслом, определенном для себя. Этот объективный результат, как слияние субъективного и объективного, есть либо триумф, либо крах личности. Возникающий в итоге результат и есть образ как синтез фактической достоверности исторического исследования и культурологической интерпретации единства субъективности и объективности.