О ПРЕДМЕТЕ КУЛЬТУРОЛОГИИ

(Вступительное слово на общем собрании Центра гуманитарных научно-информационных исследований)

10 февраля 2000 г.

Уважаемые коллеги!

Мы собрались сегодня для обсуждения вопроса, имеющего ключевое значение для определения судьбы культурологии как науки. Как известно, в декабре 1999 г. был решен вопрос об исключении культурологии из числа ваковских дисциплин. Этот шаг можно истолковывать как чисто техническое решение, обеспечивающее экономию средств и сокращение штатов, обусловленное существующими экономическими трудностями.

Но нельзя не видеть и серьезных отрицательных последствий принятого решения. По сути дела это — шаг назад в развитии одной из ведущих научных дисциплин XX в. Принятое решение создает также неблагоприятный психологический климат для культурологии. Он может послужить сигналом для открытых атак на культурологию, преследующих вполне конкретные околонаучные цели. Погром в области культурологии, если он случится, расширит “жизненное пространство” для тех, кто стал чувствовать себя крайне неуютно в свободном пространстве гуманитарного знания, несовместимого с привычными догмами и предрассудками.

Нам могут возразить, что сегодня “не те времена”, что там, наверху, не допустят крайностей, что все в конечном счете придет “в норму”. Позволю себе высказать сомнение. В “конечном счете” у нас обычно поступают тогда, когда бывает уже поздно.

В уходящем XX в. нам приходилось не раз видеть как осуществленные сверху “коррекции” науки приносили плачевные результаты.

Не следует забывать ставшую классической фразу бывшего премьера России: “Хотели как лучше, а получилось как всегда”.

Ведь и сегодня перед чиновниками, осуществляющими общее руководство наукой, лежат те же грабли. И, видимо, кое-кто испыты-вает искушение наступить на них еще раз.

О том, что это может стать сигналом для погрома в области культурологии, свидетельствуют некоторые факты.

Приведу лишь один пример. Александр Носов в журнале “Неприкосновенный запас” (№ 2, 1998) опубликовал обширную статью в связи с выходом словаря “Культурология. XX век”. В этой статье он заявляет, что “с появлением словаря... всякий небезнадеж-ный гуманитарий получал шанс научиться “ботать по дерриде”, открыть “двери полных сокровищами дворцов: фондов, конферен-ций, конгрессов, университетских кафедр в какой-нибудь Небраске”, получить возможность податься “на государеву службу”, сплавлять в культурологическом тигле различные дисциплины в поисках “алхимического эликсира жизни”. По всей видимости, личная болезненная мечта автора статьи здесь вылилась в качестве обвинения, направленного в адрес авторов словаря, членов редколлегии и всех причастных к этому изданию.

Присутствующим в этом зале известно, какую высокую оценку получила в академической и массовой печати научно-информа-ционная деятельность ИНИОН РАН, объединившего усилия научных сотрудников многих академических институтов и ведущих высших учебных заведений России. Многие тома серии “Лики культуры” вошли в списки интеллектуальных бестселлеров. Двухтомная энциклопедия “Культурология. XX век” была названа Президентом РАН Ю.С.Осиповым в числе пяти выдающихся достижений Академии в 1998 г. Вестник РГНФ (№ 2, 1999) оценил выход энциклопедии как серьезную веху в научном осмыслении проблем культуры XX в. Журнал “Вопросы философии” (№ 8, 1999) в связи с выходом в свет словаря по культурологии отмечал, что его авторы “оказались в авангарде научно-теоретических достижений культурологии” (с. 148).

Центр гуманитарных научно-информационных исследований стоял и стоит на позициях открытого обсуждения результатов научных исследований. И это в первую очередь относится к тем изданиям, которые выходят с грифом ИНИОН.

Так, мы провели широкое обсуждение “Литературной энциклопедии русского зарубежья” на общем собрании Центра. На него были приглашены специалисты различных научных учреждений и организаций. Было проведено широкое обсуждение и энциклопедии “Культурология. XX век”. Выступили пятнадцать ведущих специалистов в области культурологии. Польза от таких обсуждений несомненна.

Но одно дело свободное обсуждение научных проблем. И совсем иное — свободное выливание помоев на научную элиту страны. Как всегда в таких случаях возникают личности, которые берут на себя функции верховных судей в науке. Предполагается, что именно они владеют истиной и призваны открыть глаза на заблуждения “профанов”. Достаточно вспомнить пророчества от имени науки противников классической генетики и кибернетики.

О чем вещают современные пророки от имени науки?

Они утверждают, что статус культурологии как науки не определен достаточно четко и поэтому ее как науки не существует и существовать не может.

Проблема определения предмета культурологии, а значит и ее статуса действительно существует. Но это вовсе не означает, что не существует культурология. Она уже давно является свершившимся фактом в науке.

Между тем мы сталкиваемся с грубыми попытками дискреди-тировать культурологию. Так, упомянутый выше Александр Носов именует культурологию “винегретом”, “солянкой”, смесью Маркса с Константином Леонтьевым, психоанализа с богочеловечеством, структурной антропологии со смеховой культурой.

Мы, конечно, можем оставить без внимания эти невежествен-ные утверждения. Но ведь они появляются не случайно и очевидно, что за ними стоит желание торпедировать молодую, быстро набирающую силу научную дисциплину.

Это одна сторона вопроса. Есть и другая, теоретическая: это специфика предмета культурологии. Поскольку культурология формируется на стыке ряда гуманитарных дисциплин — философии, психологии, антропологии, искусствознания, лингвистики и семиотики — то пытаются представить дело таким образом, будто у нее нет собственного предмета.

Сталкивалась ли раньше наука с проблемами определения границ, размежевания различных научных дисциплин? Да, сталкивалась. В XX в. наука постоянно вынуждена решать эти непростые проблемы.

Пожалуй, наиболее яркий пример здесь — это кибернетика. Кибернетику объявляли псевдонаукой, поскольку не могли взять в толк, как она, опираясь на математику, логику и другие научные дисциплины, обретала свой особый предмет.

Очевидно, однако, что законы управления, обмена информа-цией, информационного взаимодействия, хотя они могут относиться к самым различным явлениям и физического и социального мира, не сводятся ни к тому и ни к другому — это некие общие законы, имею-щие свою специфическую природу. И сейчас это очевидно всем.

Как правило, отрицание новых научных дисциплин возникает тогда, когда они рождаются на “стыках” наук. В XX в. это явление стало своего рода симптомом прогресса научного знания. Но этот прогресс как тень сопровождает и негативное отношение к новым научным дисциплинам.

Поэтому не будем упрощать современную ситуацию с культурологией. Культурология может кому-то нравиться, а кому-то и не нравиться по идеологическим соображениям или в силу антипатий к гуманитариям вообще.

Аргумент “нравится” или “не нравится” относится к области субъективного. Если нам нравится культурология, то это еще недостаточный аргумент в ее пользу, как не может быть аргументом и субъективное чувство “не нравится”.

Если оставить в стороне противостояние субъективных чувств, то мы оказываемся перед реальной теоретической проблемой. Мы должны определенно сказать, каков предмет культурологии, в чем состоит ее differentia specifica.

Здесь среди самих культурологов существуют определенные различия в подходах и определениях.

С одной стороны, определение предмета культурологии кажется весьма простым делом. Культурология — это наука о культуре, понимание культуры как явления жизни. Но, как правильно замечено, в этой простоте имеется своего рода западня. Дело в том, что существует множество определений культуры: каждое имеет свои основания, и между тем они различны.

Вместе с тем все многообразие определений культуры можно свести к трем основным общим знаменателям: а) культура может полагаться явлением духовным, относящимся к сфере сознания, к определенным его формам; б) культура может относиться к опреде-ленным формам реальной деятельности человека — экономической, политической, правовой, нравственной; в) культура может отож-дествляться с объективированными результатами деятельности, образующими реально существующий перед человеком и вместе с тем созданный им самим искусственный мир.

Определения культуры так или иначе вращаются в этом треугольнике. Казалось бы, этот треугольник охватывает все возможные варианты определения культуры, и, вместе с тем, каждое из этих определений, как, впрочем, и их совокупность, обладают очевидной неопределенностью.

Эта неопределенность снимается двумя способами: во-первых, через указание на культурологические дисциплины, возникающие в результате стихийного формирования различных направлений и школ; во-вторых, через принятие тех или иных административных решений, определяющих учебные курсы, дисциплины, по которым осуществляется защита диссертаций, ведется подготовка специа-листов, создаются кафедры и т.д.

Здесь возникают определенные культурологические реалии, которые несут в себе предмет культурологической деятельности — теоретической, образовательной, прикладной. Сегодня мы имеем культурологические реалии и того и другого рода.

Однако остается проблема истолкования этих реалий. И это во многом связно с тем, что в определениях культуры как предметности, которая может быть объектом научного исследования, наблюдаются некие странности: первоначально культура представляется очевидной реальностью, а при попытках дать ее четкое определение эта реальность растворяется.

С этой проблемой столкнулись и западные культурологи.

Западная мысль шла двумя основными путями в исследовании культурологических реалий: эмпирическим — путем выявления специфики исторически возникающих культурных образований; теоретическим — путем определения роли символических форм в создании фундаментальных, опорных ориентиров жизни человека. И здесь мы видим рождение различных школ и направлений, таких как культурно-историческая школа, культурно-эволюционная школа, культурно-историческая монадология, культурная семантика и т.д. (Я пользуюсь той терминологией, которая принята в нашей энциклопедии).

У нас же культурология стала практическим ответом на проблему выхода за узкие пределы догматизма. Соответственно культурология охватывала процесс осмысления и ассимиляции западной научной мысли в ее историко-культурном, этно-лингвистическом, антропологическом, религиоведческом, искус-ствоведческом и других проявлениях, с одной стороны, и практику организации образовательной и научной деятельности, с другой.

Введение культурологии в 1995 г. в номенклатуру специаль-ностей научных работников Миннауки России придало опреде-ленную регулирующую форму этому процессу. Были определены четыре специальности культурологии: теория культуры; историчес-кая культурология; музееведение, консервация и реставрация историко-культурных объектов; прикладная культурология. Соответственно решением ВАК РФ были введены ученые степени доктора и кандидата культурологических наук по этим специальностям.

Казалось бы практически проблема предмета культурологии решена. Но теоретическая неопределенность все же сохранялась. Это и сделало уязвимым положение культурологии.

Задача состоит в том, чтобы ликвидировать эту уязвимость. Эта уязвимость может иметь в современной ситуации весьма неприятные последствия.

Смесь действующих сегодня деструктивных эмоций со спекуляциями на реальных теоретических трудностях выделения предмета культурологии — это та специфическая почва, на которой могут возникать в определенных условиях такие официальные решения, которые наносят огромный урон науке. Вспомним, как было дело с генетикой. Предмет генетики — ген — был долгое время теоретическим построением. Он был объявлен продуктом антинаучного мышления.

Эта точка зрения, получившая соответствующее идеологи-ческое подкрепление, превратилась в официальное требование, отклонение от которого влекло за собой репрессивные последствия для ученых.

В этом контексте становится понятным, сколь важно выделение “субстанциального основания” культурологии как науки.

Были ли попытки найти определения этого “субстанциального основания”?

Как представляется, наиболее четко эту проблему поставил и дал ее продуктивное (хотя и одностороннее) решение Лесли Элвин Уайт.

Движение мысли, пытающейся определить культуру, идет от ее материальных выражений в определенных предметах к научаемому поведению и от него к абстракции как мотиву поведения. Как абстракция культура оказывается неуловимой и непознаваемой. И Лесли Уайт справедливо утверждает: “Когда культура превращается в абстракцию, она не только становится невидимой и неуловимой, но и вообще перестает существовать как таковая” (Антология исследо-ваний культуры, том 1, СПб., 1997, с. 19).

Если культура не существует как реальность, то не может быть и культурологии. Это очевидно. Как известно, Лесли Уайт видит реальность культуры в выявлении особого класса предметов — символатов.

Символат может быть продуктом материальной деятельности, духовным результатом, природным предметом. Его особенность состоит в способности человека придавать ему некий смысл, который не совпадает непосредственным образом с его естественными свойствами.

Особенность позиции Лесли Уайта состоит в том, что он предпринял попытку отделить культурологию от психологии. И здесь он делает акцент на контексте, в котором рассматриваются символаты. Культурология, согласно Лесли Уайту, рассматривает символаты в их отношении друг с другом, а не в отношении к поведению человека, в абстракции от его организма, чем занимается психология. “Психология человека и культурология, — подчеркивает Лесли А.Уайт, — имеют в качестве объекта исследования одни и те же феномены: предметы и явления, зависящие от способности человека символизировать (символаты). А отличаются эти две науки друг от друга различными контекстами, в которых изучаются эти феномены” (там же, с.25).

Это такое же различие, как различие между речью конкретного человека и языком. Речевое поведение человека изучает психология, а язык — лингвистика. Очевидно, что это разные науки.

Лесли Уайт определяет культуру как класс предметов и явлений, зависящих от способности человека к символизации, который рассматривается в экстрасоматическом контексте (с.26).

И я думаю, мы не можем не согласиться с выводом, что “открытие этого класса детерминант и отделение средствами логи-ческого анализа этих экстрасоматических культурных детерминант от биологических — как в их групповом, так и в индивидуальном аспектах — стало одним из значительнейших шагов вперед в науке за последнее время” (там же, с. 146-147).

Как представляется, именно Лесли Уайт сделал важный шаг в направлении теоретического определения предмета культурологии как науки. Вместе с тем размежевание с психологией дало странный результат: в культурологии должен исчезнуть человек как субъект культуры. Между тем символаты получают свое реальное содержание от человека как субъекта, а став объективированной реальностью (не зависящей от отдельного индивида, но формирующей смысловую структуру его жизни и деятельности), они формируют человека в качестве субъекта данной цивилизации, носителя ее принципов.

Культура для Лесли Уайта — это изначально мир вещей. И эта точка зрения подкрепляется ссылками на авторитет таких теоретиков как Лоуи, Крёбер, Дюркгейм. “Культура — константа, поведение — переменная; если изменится культура, изменится и поведение” (там же, с.35).

Этой точке зрения противостоит позиция таких теоретиков как Линд, Боас, Халлоуэл, Радклиф-Браун, Сепир. Аргумент здесь звучит так: культуру нельзя отделить от индивида. Соответственно возникает и полемика с культурологической точкой зрения. Культура растворяется во множестве индивидуальных реакций, превращаясь в статическую фикцию.

Как представляется, теоретическое противоречие между точкой зрения на культуру как совокупность вещей, с одной стороны, и совокупность индивидуальных реакций, с другой, возникает неслучайно. Когда феномен культуры рассматривают через призму противоположных миров — мира реальных вещей и мира субъективных реалий, то культура будет неизбежно распадаться, утрачивая свою субстанциальную сущность. Она либо обретает видимость мира вещей, лишенных духа, либо превращается в совокупность абстракций, лишенных объективированности, реальной вещной воплощенности.

Мир культуры в своей субстанциальной сущности — это мир феноменальной реальности как субъект-объектной по своей природе. Это реальность, обладающая смысловой структурой. В ней объективность, мир вещей обретают смысл лишь в своем отношении к субъекту. С другой стороны, в феноменальной реальности жизнь субъекта обусловлена определенными качествами объективности. Таким образом субстанциальная природа культуры определяется структурой субъект-объектных отношений, обеспечивающих константу жизни на различных уровнях прогресса человечества.

Здесь человек должен “схватить” свое бытие-в-мире как нечто целое, ибо только так он может определить стратегию жизни, обеспечивающую ее сохранность. С этим схватыванием целого и связана символическая способность человека. Ею не обладает ни одно животное.

Очевидно, что феноменальная реальность как устойчивая система субъект-объектных отношений исторически претерпевает радикальные изменения. Эти изменения есть и прорыв в будущее, и серьезный риск для сохранности жизни.

Символические формы культуры придают определенное качество феноменальной реальности, обеспечивающее гомеостат жизни в ситуации прорыва.

Различные ситуации прорыва определяют и раздробленность культуры по различным признакам и направлениям. Однако в каждой культуре возникает своя смысловая система.

Смысловая система имеет исходное основание: это такое взаи-модействие субъекта и объекта, которое обусловливает сохранность и совершенствование феноменальной реальности. Этот исходный смысл определяет все частные смыслы культуры и обусловливает их иерархию. Складывание реального отношения человека к исходному смыслу культуры происходит в процессе сложного и проти-воречивого опыта. С этим связаны и противоречия свободы. К пони-манию исходного смысла культуры как необходимой формы свободы человек приходит в ситуации апокалиптической угрозы. Именно в этой ситуации высший уровень понимания превращается в массовую реакцию, объяснение которой мы находим в концепции цельного знания. Цельное знание находит путь соединения различных форм знания со смыслом, давая тем самым ответ на ключевой вопрос: как жить? И мы можем сказать, что становление культурологии как науки теснейшим образом связано с процессом отделения схватывания бытия человека в мире как смысловой целостности от его иллюзорных интерпретаций.

Очевидно, что это фундаментальная проблема грядущего
XXI в. В наши дни стало очевидно, что практически все основные сферы деятельности человека получили такое развитие, при котором решающим для сохранения жизни становится адекватность целостного восприятия бытия.

Именно в наши дни под воздействием доминирующей позити-вистской ментальности повсеместно наблюдаются ситуации мас-сового нарушения основополагающих принципов гомеостата. Если раньше такие нарушения затрагивали главным образом структуры человеческих отношений, приводя к распаду могучих империй, крушению цивилизаций, казалось бы не подверженных каким-либо естественным катастрофам или фатальным внешним военным и иным угрозам, то сегодня они просматриваются в системах отноше-ния человека с природой, и в его нравственных ориентациях, и в его отношении к самому себе.

Разумеется, формирование культурологии — это исторический процесс. При этом культурология опирается на достижения смежных гуманитарных дисциплин, как бы впитывая их результаты и поднимаясь над ними.

Это не собирание данных различных наук в одну общую кучу, а выявление смысловых связей, определяющих внутреннее единство культур и цивилизаций, определение механизмов их взаимовлияний и взаимодействий, предпосылок формирования универсальной культуры.

Культурология сегодня оказалась не только перед опреде-лением своего специфического предмета, но и перед необходи-мостью выработки своих специфических категорий.

Эта специфика определяется особенностями методологии цельного знания.

К идее методологии цельного знания философы России, как известно, подошли уже во второй половине XIX в. Методология цельного знания противопоставлялась одностороннему эмпиризму и рационализму. Эта позиция нередко воспринималась как иррацио-нальная и даже экстравагантная на фоне индустриального прогресса, который, как казалось, не имел границ. Он сам в себе нес свой смысл, поскольку полагалась бесспорной необходимость свободной практической реализации любых идей науки, если для этого существовал соответствующий технологический базис.

Соответственно считалось, что прогресс, основанный на нарастающем потреблении человеком природной энергии и все более дифференцированное ее использование дают ответы на все вопросы жизни. Как казалось, перед человеком открылись необозримые перспективы. Парадоксальным образом такой ничем неограниченный прогресс позволил человеку увидеть возможность конца собственной истории в буквальном смысле этого слова.

Сегодня во весь рост встал вопрос о поиске качественно новых парадигм массового поведения. И решение этого вопроса не приходит само собой. Плыть по течению становится все более опасно.

Соответственно обрела особую актуальность методология гуманитарного знания. Через методологию гуманитарного знания мы подходим к пониманию специфической диалектики феноменальной реальности. Через постижение этой диалектики, получающей выражение в цельном знании, человек может овладевать принципами коррекции индустриального и научно-технического прогресса.

Коль скоро мы рассматриваем культуру с этой цивилиза-ционной точки зрения как мир объективностей, обретающих смысл или утрачивающих смысл, то определяется и особое место культу-рологии в системе различных дисциплин гуманитарного знания и ее роль в решении фундаментальных задач современного образования.

Исходя из вышесказанного, в ИНИОН и была развернута работа по созданию информационного базиса культурологии. Огромная работа проводится и в других институтах. И мы должны уяснить для себя, каким путем нам следует идти дальше.

Я считал необходимым в своем вступительном слове затронуть эти принципиальные вопросы, поскольку, как мне кажется, опре-деляя судьбу культурологии, не следует зажигать перед ее движением то зеленый, то красный свет.

Нужно прояснить принципиальные вопросы и принять такие решения, которые обеспечат нормальные условия исследовательской и преподавательской работы в области культурологии на длительную перспективу.

(2000 г.)