8. Заключение.

«Расчистка» онтологического горизонта:  языки имперской меланхолии и абсолютизма пользователя сети

Утверждение в цивилизационном самосознании философии паутины порождает «расчистку» онтологического горизонта. Это предполагает перевод смысловых ориентиров бытия из поля естественного универсума в поле технологического универсума, создаваемого человеком.

С этим процессом связывается создание комфортности бытия. Проблема однако заключается в том, что в отношении человек – создаваемый универсум «испаряется» универсальная духовная сущность человека как смыслового полушария универсума.

Утрата человеком универсальной духовной сущности вызывает интенсификацию языковых процессов, связанных с разрушением константных смысловых опор жизни.

Происходящие в условиях глобализации языковые взаимодействия оказывают все более глубокое влияние на характер эволюции современной цивилизации.

Обнаруживается несовместимость различных образов жизни и языков, если их взаимодействие превращается в «вытеснение» и «захват» жизненного пространства. В этой ситуации языковые различия становятся средством взаимообособления.

В силу элиминации универсальной сущности человека цивилизация оказывается перед угрозой возрождения расизма и религиозного радикализма. Вместе с тем начинает обретать свою реальность теургическая функция слова, определяющая эксклюзивное место наций и рас в глобальной цивилизации. Языковой опыт обнаруживает свой судьбоносный смысл. Не случайно Х.Г. Гадамер придавал языковому опыту «абсолютное» значение[1].

Универсальность смысла теперь должна быть определена в образе жизни эксклюзивного субъекта, который и должен посредством языкового опыта получить статус цивилизационной константы. Помимо эксклюзивного субъекта таким статусом не может обладать никакой иной субъект. Эту логику должен утвердить языковой опыт современного мира.

Процессы глобализации поднимают проблему духовности общего планетарного языка: это вопрос о возможности через посредство планетарного языка превращать конечность существования человека в бесконечность смысла. Может ли английский язык нести такие смыслы для народов современного мира?

Если это невозможно, то, при сохранении претензии, носитель универсального языка будет позиционировать свой смысл в качестве центра бытия опираясь на «язык» оружия. В этом он видит реализацию своей функции носителя универсальной истины. Соответственно, представление о своем языке как выразителе культурного центра бытия превращает определенное географическое место в регион, из которого должна распространяться глобальная власть. Это – исходный философский пункт геополитики.

Эрозия глобальной власти порождает язык меланхолии. И это проблема не только европейского самосознания, обращенного к своему прошлому. Ностальгия по глобальному величию может быть обращена и к будущему.

Языковые построения, если они детерминированы ностальгией по величию прошлого или будущего приобретают характер целенаправленно построенных информационных стилей, имеющих как интровертный, так и экстравертный смысл.

Если глобальные информационные построения отталкиваются не от языка власти, а от языка справедливости, то они обретают  характер универсальности, соответствующей интересам любого человека. На этой основе может рождаться тип глобального самосознания, свободный от меланхолии, несущей на себе имперскую печать. Это, как отмечал Д. Массей, требует нового теоретического осмысления «глобального чувства места»[2]. Это – чувство места не как центра распространения глобальной власти, а как многообразие взаимозависимых, взаимодополняющих друг друга и интересных для друг друга мест, расположенных на Земле. Это означает и практическое признание симбиотических отношений даже между весьма удаленными друг от друга местами проживания. Вместе с тем это ставит проблему возможности существования многообразия и проблему переговоров между представителями разных языков и культур «вброшенных» в совместную жизнь.

Процессы глобализации делают «вброшенность» носителей различных языков и культур в совместную жизнь явлением повсеместным. Оптимальным решением может стать сохранение роли государственного, т.е. общего для языка коренного населения при признании прав на изучение и использование языков приезжих, мигрантов, если в этом существует экономическая и социальная необходимость. Если отсутствует адекватное теоретическое осмысление происходящих стихийно процессов и продуманная политика взаимной адаптации, то нарастание противоречий становится неизбежным. Эта ситуация становится характерной и для Москвы.

«Не проходит недели, – отмечает Валерий Рашкин, первый зам. председателя Комитета по делам национальностей Государственной думы РФ, – без сообщений о межэтнических конфликтах. Идет эскалация насилия как со стороны мигрантов, так и по отношению к ним… На совести мигрантов 70 % всех изнасилований… в Москве находится более 2 млн. мигрантов… Это около 20 % жителей города, тогда как согласно общемировой практике, критичным для коренного населения считается показатель свыше 10 % приезжих»[3].

Какой теоретической модели необходимо следовать, чтобы «вброшенность» не превращалась в потенциал цивилизационного взрыва? В этой проблеме присутствует и языковой аспект.

Очевидно, что реализация в современной международной политике одной единственной модели либеральной демократии будет фактически означать подчинение все большего и большего числа людей и культур народов контролю Запада в соответствии с тем аргументом, что эта модель лучше соответствует внедрению прав человека и универсальных ценностей[4].

В ситуацию идеологического доминирования вносит свои коррективы доступность универсального информационного поля, возможность непосредственного участия в формировании глобального самосознания. В этом совместном участии сакральные константы дома бытия должны открывать свои смыслы постоянному диалогу, в ходе которого языковой опыт обретает новые измерения. Там, где раньше действовала традиция безусловного подчинения нравственным заветам и правовым законам как выражения абсолютного авторитета, теперь существует непрерывный диалог, сопоставление pro et contra при удержании абсолютных ценностей. Эта ситуация требует определения духовных технологий, обеспечивающих последовательность нравственного формирования личности. Если это последовательность разрушается, то моральная определенность личности вытесняется его внутренней духовной и нравственной неопределенностью. Это открывает возможность для абсолютного утверждения субъективной воли как единственной авторитетной максимы жизни. Конечность существования вытесняет бесконечность смысла. Абсолютизация субъективной воли рождает массу индивидов, полагающих себя носителями абсолютной власти и свободы действий. В итоге возникает тенденция к расширению сфер социального хаоса, сопровождаемого ростом коррупции, нарушений законов и моральных норм поведения. Создается цивилизационная ситуация, при которой традиционные пути формирования общих принципов самосознания и самоопределения представляются не соответствующими новым информационным реалиям общественной жизни и универсальности свободы. Каждый индивидуум создает для себя свои собственные законы жизни, определяющие «логику» их словесного оформления.

Позитивный смысл философии паутины усматривают в том, что она может служить орудием доказательства, поскольку допускает движение мысли в противоположных направлениях, что изменяет наши представления об истине воплощения. Это доказывается опосредованными паутиной многовариантными виртуальными мирами, рост которых происходит постоянно.

И в этом процессе интерпретация действительности начинает совпадать с ее изменением. Как с этой точки зрения следует оценивать философию паутины?

Философия паутины соответствует аполлоническому взгляду на языковую и культурную ситуации современного мира. Онтологическая инженерия делает легитимной позицию космополитизма, предполагая «освобождение» от представлений традиционной онтологии.

Философия  паутины – это семантическое выражение заключения человеком самого себя в такую ограниченную структуру, в которой у него возникает ощущение безграничности возможностей, т.е. ощущение полной свободы, которая не ограничивается нравственными и цивилизационными правилами. Таким образом свобода в паутине может превращаться в своеобразную «компенсацию» эрозии свободы в реальной жизни. Эрозия свободы в реальной жизни сопряжена с нарастающим духовным напряжением, подталкивающим человека утилитарного к агрессивным движениям в силу кризиса высоких форм коммуникации, возникающих лишь на развитом духовном основании.

Что составляет основу духовного кризиса человека утилитарного? Эту основу могут составлять те ощущения, которые возникают в ходе «войны всех против всех» в паутине. Это – виртуальная реализация той ситуации, которая описана в доктрине Томаса Гоббса и представляет логическую виртуальную легитимизацию абсолютизма. Это теперь абсолютизм каждого отдельного пользователя сети. Так что же ждет современного человека, принимающего за истину философию паутины? Конечно, человек – не муха-цокотуха; он способен понять, что паутина – всего лишь средство для новых форм получения информации и коммуникации, а не универсум реального человеческого бытия. Паутину следует использовать как средство, так, как используется телефон, радио, телевидение, мобильные телефоны и айфоны, и не превращать ее в универсум. Тогда отпадут страхи  и недоумения, и человек сохранит свои функции в качестве смыслового полушария универсума. И ему придется вновь оказаться перед своим вечным моральным и историческим долгом, в следовании которому и проявляется его совесть и подлинная человеческая сущность.

÷