4. Загадки происхождения языка

Если субстанция слова обусловлена происхождением языка, в котором слово первоначально и обретает свою сущность, то проясняя происхождение языка, можно разорвать порочный круг метафизики и эмпиризма в истолковании слова. На самом деле, движение мысли от спекулятивной метафизики к эмпирическому истолкованию сущности слова, а затем к неизбежному возрождению метафизического мышления может восприниматься как попадание в замкнутый круг похожий на концептуальную мышеловку. Естественно предположить, что для того, чтобы выбраться из него необходимо опереться на научные данные. Это, прежде всего, результаты антропологических и опытных исследований.

Полученные результаты и должны дать однозначный ответ на вопрос: откуда «взялся» человеческий язык, а значит и слово – простая и в то же время загадочная реальность?

Дают ли новейшие научные исследования ответ на этот вопрос?

В 2007 году в ИНИОН РАН была опубликована работа С.А. Бурлак «Происхождение языка: новые материалы и исследования»[1], в которой были представлены в обобщенном виде базирующиеся на научных исследованиях ответы на поставленный вопрос. Это был своего рода когнитивный прорыв психологического барьера, существовавшего со второй половины девятнадцатого столетия. Известно, что Парижское лингвистическое общество в 1866 году наложило запрет на рассмотрение работ, посвященных проблемам происхождения языка. Однако во второй половине двадцатого века наблюдается нарастание потока исследований в этой области. С.А. Бурлак высказала суждение, согласно которому к началу нового тысячелетия обсуждение проблемы происхождения человеческого языка вышло на вполне научный уровень»[2]. При этом умозрительные работы выносились за «скобки» научных границ. Философские размышления кажутся «простыми историями» сравнительно с данными этологии, нейрофизиологии, генетики, психолингвистики, археологии  и антропологии. Эта «тяжелая артиллерия» науки должна была пробить любые крепостные стены.

Как отвечает на вопрос о происхождении языка комплекс этих наук?

Прежде всего считается закономерным обращение к новым знаниям об ископаемых гоминидах. Что оно дает? Это обращение позволяет окончательно поставить крест на гипотезе «мозгового Рубикона», т.е. необходимости для появления речи достижения объема мозга в 750 см³. Оказывается, у некоторых типичных архантропов объем мозга умещается пропорционально уменьшению тела и достигает 400 см³. Другой аспект проблемы – членораздельная речь. В качестве анатомических признаков наиболее важных для происхождения членораздельной речи считалось низкое положение гортани. Однако исследования показали отсутствие у современных людей надежной корреляции между этими факторами. Важным качеством языка человека считается способность произносить длинные высказывания. Без этого невозможен синтаксис. Эта способность связывалась с шириной позвоночного канала. Однако, как оказалось, прямоходящие архантропы имели позвоночный канал, примерно той же ширины как и другие приматы. Происхождение языка связывалось с возникновением специфических выпуклостей на внутренней поверхности черепа в областях, где у людей находятся речевые центры (поле Брока и поле Вернике). Однако границы зон Брока и Вернике бывают не вполне очевидны даже при изучении мозга живых людей[3].

Хорошая наука кажется совпадающей с открытием конкретного явления, которое и есть очевидная причина происхождения языка. Но это представление, как ни странно, может подтолкнуть исследователя, отвергающего традиции классической философии, к попаданию в объятия плохой философии.

В качестве примера можно привести суждение, как бы «научно» фиксирующее реальный процесс: «в процессе онтогенеза (не только у детей, но и у взрослых) язык как бы блуждает по коре, выбирая… где ему «угнездиться»[4]. В этих «научных» категориях язык предстает как субъект, самостоятельно принимающий решения о своем пространственном местонахождении. Характеристика его перемещения («как бы блуждает») допускает, что субъект не совсем точно ориентируется в обстоятельствах и действует методом проб и ошибок, выбирая свое местонахождение.

Таким образом радикальный подход, снисходительно относящийся к традициям философии, вынужден следовать своей крайне примитивной, если не сказать убогой «философии».

Высказывались суждения, согласно которым для возникновения языка  важное значение имеет асимметрия мозга. Но асимметрия мозга обнаруживается у самых разных животных[5] – у млекопитающих, птиц и земноводных.

Считается, что огромное значение для понимания происхождения языка имеет обнаружение «зеркальных нейронов», которые сыграли важную роль в формировании поведенческого подражания, что помогло формироваться и звуковому подражанию. Но это не решение проблемы происхождения языка, поскольку речь идет о подражании уже существующему языку, происхождение которого и следовало бы объяснить.

Перспективным представляется путь, ведущий от естественных способностей развитых животных, таких как дельфины и приматы, к человеческим свойствам. Имеется в виду, что процесс совершенствования механизмов манипуляции с различными предметами, влечет за собой развитие мышления, которое может получать свою внешнюю реализацию в формах звука. Разве это не праязык, который в процессе естественного отбора и осуществляет «скачок» к языку человеческому?

Обработанный шимпанзе предмет, который используется для решения какой-то конкретной задачи – это свидетельство «обратного моделирования», т.е. наличия образа предмета в сознании обезьяны и «плана» его реального использования. Значит у шимпанзе имеется цель, наличие орудия, которым она обрабатывает материал, превращая его в новое орудие, позволяющее ей достигнуть поставленной цели.

Возникает вопрос, почему же она не начинает пользоваться членораздельной речью и не создает свой язык? Быть может она все же имеет свой язык, но отличный от языка человека. Исследователь возможно совершает ошибку, если ожидает, что обезьяна должна заговорить именно человеческим языком? Но тогда следует допустить существование языка и у дельфинов, поскольку они обладают механизмами звуковой коммуникации, признать наличие языка птиц как разговорного, так и певческого.

Очевидно, однако, что этим путем, мы уходим от проблемы, даже отрицаем ее существование, поскольку начинаем толковать сущность языка как тождественного звуковой коммуникации, существующей в животном мире.

Кажущиеся перспективными попытки увязать происхождение языка с верхнепалеолитической революцией с ее технологией пещерной живописи и с возникновением таких форм социальности, которые позволяли сосредоточиваться на создании орудий, требующих длительной обработки, специальных навыков в осуществлении большого количества операций, представляются сугубо гипотетическими, поскольку прямая связь технологии и рождения языка не устанавливается. Свои загадки порождает и попытка найти решение проблемы происхождения языка в генах. Однако до сих пор наука не может дать однозначного ответа и на вопрос о родословном древе человека. На роль его исходного предка (если не считать Адама) имеется по крайней мере семь претендентов[6].

 Открытие генов, играющих важную роль в функционировании языка, стало толчком для поиска той мутации, которая должна была привести к формированию речевого аппарата, изменению формы черепа, позволившей перестроить работу мозга и «вложить» в него языковую способность.

Однако получение таких результатов изменением молекулы ДНК некоторые исследователи сравнивают со сборкой самолета смерчем, пронесшимся по свалке[7].

Одна из проблем, связанных с происхождением языка, которая волнует исследователей – это проблема «врожденной языковой способности», быстрое усвоение языка ребенком, стремление понимать речь человека, игнорируя нечеткость произношения, отклонение от грамматических норм и даже неверные словоупотребления.

Она находит свое объяснение в действиях правила искать структуру в хаосе, в свойстве человека улавливать структурные закономерности. Но это свойство само нуждается в объяснении. Объяснение видится в «теории ума». Это ничто иное как реанимация концепции «НУС», выдвинутой Анаксагором в V в. до н.э. «Действительно, – пишет С.А. Бурлак, – при отсутствии «Теории ума» появление языка было бы просто невозможным»[8]. «Теория ума» понимается как специфика коммуникативного воздействия высокого уровня сложности. И вместе с тем имеются исследования, свидетельствующие о том, что «феномен ума» в таком его понимании появился задолго до человека. Он имеется и у шимпанзе.

Опять-таки мы встречаемся со странной философией, позиционирующей шимпанзе в качестве творца «теории ума». Тем самым работа мозга человека и мозга обезьяны идентифицируются. Подтверждением этого полагается попытка карликового шимпанзе бонобо имитировать человеческую речь. Ключевым свойством человеческого мышления справедливо полагается способность к символизации, возможность оперировать знаками с произвольной связью между формой и смыслом. Но происхождение этой способности  как раз и нуждается в объяснении, что позволит понять и истоки языковых парадоксов.

Из «языка» обезьян, даже при самой интенсивной системе их обучения, человеческий язык получиться не может. Вопрос о причине этого остается открытым. Для решения этой проблемы предлагается использовать компьютерные модели эволюции языка.

Они интересны по композиционным результатам получения сложного целого из простых частей и моделирования возникновения нерегулярностей. Однако очевидно, что получение с помощью компьютера реального знания происхождения языка возможно лишь в том случае если этим знанием уже обладает исследователь, составляющий программу для работы компьютера.

Для некоторых исследователей представляется эвристичным экологический подход. Они считают, что отправным пунктом эволюции, приведшей к появлению человеческого языка, является выход человека в саванну, а также бипедия, т.е. передвижение на двух ногах. Переход к двуногому движению вызвал развитие жестикуляции. Постепенно жесты якобы сместились внутрь рта[9]. Это, конечно, фантастическая гипотеза, поскольку проследить, каким образом жест смещается внутрь рта просто нереально. Внутрь рта можно поместить какой-то материальный объект, но не жест. Для выполнения такой акции ротовую полость пришлось бы радикально «переоборудовать».

Аналогичный характер имеют и представления, согласно которым язык чем-то напоминает паразита, который колонизует мозг[10]

В отличие от жестовой системы происхождения языка А.Н. Барулин предлагает в качестве протосемиотической звуковую систему сигнализации. Мутационные процессы у Homo erectus, – считает он, – приводят к способности звукоподражания, тонкого регулирования дыхания, объединению когнитивных и звуковых модулей в единую речемыслительную систему.

Проверить это, естественно, невозможно и поэтому построение таких гипотез можно отнести к «просто историям».

Вместо таких «просто историй» предлагается рассматривать  онтогенез, процесс реального становления речи, – от младенца до взрослого – в качестве свернутого филогенеза[11]. Исходное здесь – это исследование лепета ребенка.

Проблема «свернутости» истории происхождения языка в онтогенезе заключается в том, что лепет ребенка развивается в речь под воздействием матери и отца, т.е. взрослых, которые играют роль своего рода «богов». Если первочеловек был подобен «младенцу», то роль «богов», формирующих его «взрослую» речь могли играть инопланетяне, принесшие развитой язык с алфавитом, грамматикой, синтаксисом и морфологией. Заметим, что идея инопланетян, представителей высокоразвитой цивилизации, посетивших Землю, получает все более широкое хождение в средствах массовой коммуникации.

И это было бы решением проблемы происхождения языка человека как жителя Земли. Но проблема происхождения языка как такового оказывается нерешенной, поскольку оставалось не ясным, как произошел язык инопланетян.

Своеобразным контрапунктом этой позиции является точка зрения, согласно которой глоттогенез не представляет собой развитие новых способностей, рождение нового качества. «Соответственно, – как пишет С.А. Бурлак, – никакой специальной точки перехода от «доязыка» к языку не было, был континуум усложнения возможных комбинаций: сначала высказывания содержали по одному слову, потом – по два и т.д.»[12].

Интересно в этом контексте столкновение двух гипотез. Во-первых, «гипотеза груминга», которая связывает происхождение языка с его ролью в социуме. Груминг описывается как дружеское «обыскивание» особей в группе. В соответствии с этой гипотезой, «обыскивание» перерастает в язык как более экономное средство, требующее меньше временных затрат для взаимной идентификации.

Этой гипотезе противостоят исследования, доказывающие, что взаимная идентификация и формирование дружеских чувств реализуются при помощи не столько языка, сколько невербальной коммуникации – манеры держаться, ухаживания, объятий, поцелуев, улыбок, запаха и т.д. Делается вывод, что социальная функция языка не может считаться движущей силой глоттогенеза.

Таким образом существует многообразие гипотез происхождения языка. Их можно считать процессом взаимного «погашения» претензий на истину. На каждый тезис о происхождении языка обнаруживается не менее убедительный антитезис. Так что же, следует «оживить» запрет Парижского лингвистического общества? Но можно считать и по-другому, а именно так, как это предлагает С.А. Бурлак: «Едва ли не все высказанные гипотезы в той или иной мере справедливы… Говорить об окончательном решении проблемы глоттогенеза пока, наверное, рано, но тем не менее наука значительно продвинулась в этом направлении, что позволяет надеяться на приближение к разгадке этой многовековой тайны»[13].

Но каким путем следует идти, чтобы приблизиться к разгадке этой тайны? Если все время идти тем путем, которым уже шли эмпирические науки, не получив ответа на поставленный вопрос, то не исключено, что на этом пути будут получены дополнительные результаты, не дающие нужного ответа. Это путь, находящийся в границах субстанции «материи», оперирования с материальными факторами в надежде, что их определенная комбинация приведет к рождению языка. Но этого не происходит.

Язык как бы «дан» как та «среда», в которой происходит дискурс. Но каким образом он «дан», на этот вопрос ответа нет.

Так может быть вообще вопрос поставлен неправильно, и ответ на него нельзя получить в контексте биоантропологической реальности. Но тогда в какой реальности нужно пытаться найти ответ на этот вопрос?

5. «Третья реальность»

Анализ биоантропологических факторов не дает конечного результата в объяснении происхождения языка. В них недостает какого-то существенного «элемента».

Какую реальность упускают из вида многообразные концепции происхождения языка? Все они рассматривают лишь влияние различных факторов – анатомических, физиологических, возрастных, экологических, психологических, социальных на то или иное состояние существующего языка, на те или иные его особенности. Но ведь с точки зрения цивилизационно-антропологической язык это нечто целое. Но что такое цивилизационно-антропологическая реальность? Что она «выражает» или что «отражает»? Составляет ли она специфическую «субстанцию» языка? Биоантропологические факторы отражают причинно-следственные влияния на языковой процесс, в котором язык является ответом «внешнего» воздействия. Цивилизационно-антропологический фактор выражает новое состояние сознания прачеловека, в котором оно несет в себе качество свободы субъекта, действия независимо и даже вопреки влиянию внешних факторов. Сознание превращается в феномен самодвижения, а значит осознанную внутреннюю причину совместных действий и поведения прачеловека. Слово в этом контексте становится не простым звуком или сигналом о внешней опасности, а фиксированным для коммуникации смысловым результатом самодвижения сознания. В этом своем качестве слово и становится сущностным основанием языка, превращающего прачеловека как биоантропологического субъекта в субъекта цивилизационно-антропологического, в homo sapiens. Язык – это выделение свободы самоопределения в самостоятельную, отдельную от непосредственного практического действия, форму деятельности. Внутреннее движение языка таким образом может происходить в неподвижном теле человека. Но это внутреннее движение становится рационализацией поведения не только в отношении фактора внешнего воздействия среды во всем ее многообразии и подвижности, видимости и слышимости, ощущаемости и воспринимаемости органами чувств, но и в отношении того, что не видимо и не слышимо. Язык сознания человека создает внутренние объекты, свою специфическую среду, которая может становиться схемой той внешней среды, которая невидима и неслышима, но с которой сознание человека постоянно имеет дело. Оформление знания об этой среде в форме слова и есть специфическая особенность языка.

Звуковая коммуникация биологических социумов не имеет качества языка человека разумного. Это качество определяет коренное преимущество человека перед всеми видами биосоциумов. В нем заключается зародыш, из которого вырастает древо Цивилизации, несущее в себе коренное отличие от древа Природы. Цивилизация формирует свои качественные особенности под воздействием результатов внутреннего движения сознания, получающего общее социальное выражение в языке, в его развивающихся формах и качествах. Специфика слова, составляющего субстанциальное основание языка, заключается в его потенциальной возможности нести в себе константы смысла, выработанные автономным движением сознания. Эти константы могут быть специфическим контрапунктом постоянно изменяющейся эмпирической реальности внешней среды. В слове в форме звука (речи) и письменности (текстов) могут фиксироваться константы цивилизационного бытия и условия его воспроизводства. Таким образом слово обретает теургическую функцию. Реализация теургической функции требует тщательного отбора слов, которые складываются в ритуалы.

Контрапунктом порядка слов в ритуалах является непринужденное обращение со словами без тщательного их отбора, что влечет за собой также свои последствия для цивилизации. Ставшая классической фраза «В начале было Слово» отражает сущность рождения цивилизации, возникающего из рождения языка. В этом рождении и происходит соединение всего: физиологии прачеловека и внешних природных условий его жизни и вместе с тем возникновение свободного движения сознания, обусловливающего своеобразие поведения и образа жизни прачеловека как человека разумного.

Это своеобразие находит свое выражение в понятии души, которой обладает только человек в универсуме жизни на земле. Душа это не инстинкт и не условный рефлекс, которыми обладает и животное. Между тем именно душа начинает править человеком. И не случайно, что философия пытается через призму интерпретации качеств души человека найти походы к объяснению движения вещей в настоящем, прошлом и будущем Универсума[14].

Через эту призму начинает раскрываться и действительная сущность Слова.

Слово можно считать субстанцией языка. На самом деле, совокупность слов образует язык. Значит ли это, что субстанцию языка можно понять, исследовав данную эмпирическую реальность слова? Эта эмпирически очевидная реальность состоит из букв и звуков. Слово обладает формой, т.е. пространственной определенностью, которая может совершенствоваться, достигая красоты внешней реальности в различных вариациях алфавитов и написаний. Слово – это звучащая реальность, достаточно сложная по своей структуре, поскольку образуется из отдельных звуков. Сочетание звуков может образовать гармонию. В этом смысле эволюцию слова можно представить как эволюцию языка, его восхождения к своим все более совершенным формам.

Как оказывается, специфическое сочетание звуков (материальная реальность) совпадает с эстетической (идеальной) реальностью. И в этом совпадении обнаруживается специфическая теургическая сила. Это в известном смысле ключ к происхождению языка как целого. Человек «захватывается» этой теургической силой и через нее ему открывается идеальная реальность, т.е. смысл. Вне смысла слово не имеет реальности: оно превращается либо в звук,  рядоположный с другими звуками, либо в форму знака, наряду с другими естественными формами.

Таким образом слово – это специфическая форма цивилизационного Бытия, в которой постигается не только «странное» явление соединения несоединимого, происходит совпадение материального и идеального, но и рождение феномена духовной коммуникации через постижение абсолютного в непосредственном переживании[15].

Слово – в своей сущности является исходным основанием формирования реальности культуры. Оно имплицитно содержит в себе интенции развитой и отдифиринцированной культуры, в формах поэтического и музыкального искусства.

Таким образом слово – это специфическая реальность как тождество материального и идеального. Это – «третья» реальность, не «попадающая» ни в субстанцию мышления, ни в субстанцию протяжения, если следовать разделенным категориям доктрины Декарта.

Возможно именно этим обусловлены неудачи в объяснении происхождения языка путем фиксации влияния на человека отдельных реальных (материальных) факторов. Но и путь трансцендентального идеализма, видимо, не попадает в цель по той же причине, поскольку упускает из вида своеобразие «третьей реальности».

Если ни одна из версий происхождения языка не отвечает на поставленные вопросы, то, быть может, не стоит пренебрегать методологией гуманитарного знания и не рассматривать гуманитарное знание как «просто истории», которыми «настоящая» наука может пренебречь, как она пренебрегает сказками типа сказки об Алисе в стране чудес. Гуманитарное знание рассматривает проблему языка в контексте проблемы бытия. Теургическая функция языка обусловлена его спецификой как «третьей реальности». Соответственно язык может претерпевать качественные изменения в контексте изменения характера и содержания цивилизационного бытия человека.

Так, мифологическое мышление связывает владение словом с магическим действием и в этом контексте подходит к понятию языка.

Философское мышление определяет объективную сущность Бытия и его законы, которые не подчиняются магическим языковым манипуляциям.

Рациональный язык приобретает функцию Логоса. Из него вырастает язык науки.

Раскрытие сущности Бытия посредством слова оказывается противоречивым процессом, который фиксируется в многозначности слова, позволяющей выразить совпадение противоположностей.

В ситуации социальных противостояний возникает политический язык, функция которого – придание универсального смысла частным интересам.

Языковое влияние в общем потоке определяется искусством словесных манипуляций.

Овладение этим искусством обеспечивает огромную популярность софистике и софистам.

Вместе с тем возникает и ключевая проблема определенности Истины в языке. В соответствии с логическим законом определенность истины не может быть неопределенной – истиной и не-истиной в одно и то же время и в одном и том же отношении. Если истина в языке соотносится с неподвижным бытием, то она обретает адекватную себе самой константную сущность, т.е. подлинность.

Подлинность истины в языке совпадает со знанием мира идей, которые являются прообразами всего многообразия эмпирического мира, с его движением, непрерывными изменениями, а значит и неопределенностью.

Это – начало трансцендентального ума как носителя субъективной истины бытия человека, определяющего наличие не-истины в эмпирической жизни.

Таким образом историческая проблема происхождения языка конкретизируется: о происхождении какого языка идет речь? Язык как носитель истины имеет сущностную основу в философии Платона. Концепция языка как носителя истины получает свое развитие в Новое время, когда Ренэ Декарт, «отвернувшись» от всего массива «смутных знаний», начал формирование зоны ясных знаний, совпадающих с безусловным истинным знанием. Язык истинного знания оказывается универсальным, истинным для всех, как язык математики. По пути формирования универсального языка двинулся и Лейбниц, предвосхищая его превращение во всеохватывающую систему, получившую воплощение в «Логике» Гегеля.

Масштабная концептуальная работа, проведенная философией, заходила однако в практический тупик, поскольку на универсальном языке мало кто мог вести разговор, осуществлять коммуникацию как в реальной повседневной жизни, так и в конкретных сферах знания.

Другая слабость универсального языка заключалась в неподвижности его понятий.

Экспериментальная наука достаточно быстро обнаружила эту слабость.

На самом деле, возьмем в качестве примера сформулированное греческими философами понятие «атом», выражающую неделимую исходную материальную частицу окружающего мира. Если мы рассматриваем понятие «атом» как отражение константной и неизменной истины Бытия, то впадаем в противоречие с фактами. Движение научного знания раскрывает сложное строение атома – он несет ядро, он состоит из элементарных частиц и более того – он не неделим. Его деление имеет огромное практическое значение для создания грозного оружия и получения сравнительно дешевого источника энергии.

Таким образом  истина, заключаемая в слове оказывается многозначной и скрытой. Истина слова может раскрываться постепенно. Возникает вопрос: к чему мы относим константность истины слова – к объективной действительности окружающего мира или собственным представлениям? Если к субъективным представлениям, то тогда выражение в слове истины утрачивает реальный смысл. Смысл универсального языка сохраняется в эмпирии его собственной жизни.

В новое время эта ситуация была осмыслена концептуально Томасом Гоббсом и получила свое развитие в философии Джона Локка.

Томас Гоббс занял радикальную позицию, сформулировав ее в тезисе: «Veritas in dicto, non in re consistit». Вся истина заключена в языке, а не в вещах. Соответственно как истина, так и заблуждение являются атрибутами речи, а не атрибутами вещей. Общее как  исходный идеальный образец, обусловливающий истину знания, выраженную в языке, не наделено сколь-нибудь истинным и обоснованным присутствием.

Таким образом не только универсальный язык истины, но и язык вообще, поскольку он оперирует понятиями, «повисает в воздухе».

Радикальный эмпиризм, следуя своей логике до самого конца, приходит к выводу не только о нереальности цивилизационных констант, но и о нереальности самого объективного мира. Этот вывод, как известно, и был сделан Беркли, взявшим за исходное в толковании языка именно радикальный сенсуализм. Последствия заставили Беркли в конце пути вернуть «идее» первоначальное платоново значение, а вместе с тем встать на путь реставрации метафизики.

Таким образом мы имеем дело не просто с «философской историей», а движением мысли, влияющим на цивилизационную эволюцию. Философия лишь выражала тот факт, что, хаотично купаясь в языковых формах, цивилизация все более утрачивала связь с объективной реальностью, оказываясь перед возможностью погружения себя в эпоху цивилизационных катастроф. Таким образом «просто история» философии языка поставила движение цивилизации перед проблемой ее смысла, а вместе с тем привела к крушению в Европе абсолютистских режимов.

Восстановление констант цивилизационных смыслов требовало нового философского истолкования языковых парадоксов, выявления оснований подлинности коммуникации.

Первый шаг на этом пути был сделан Вильгельмом фон Гумбольдтом. Этот шаг можно понять и оценить, если увидеть, что через него осмысливается присущая человеку и только ему специфика отношения к действительности сравнительно с другими живыми организмами.

Человек обладает способностью «отражать» реалии окружающего мира и адекватно реагировать на благоприятные и неблагоприятные свойства среды. Но этой способностью обладают и животные. Человек может производить звуковые сигналы, предупреждая других людей об угрозах и необходимости совместных действий. Но такой способностью обладают и животные. Человек проявляет заботу о потомстве. Но заботу о потомстве проявляет и животное. Человек действует в социуме, соблюдает правила и иерархии отношений. Но то же наблюдается и среди животных. Так почему у человека возникает язык?

Язык – это такое образование, которое опосредует отношение человека как к внешнему миру, так и к самому себе. Но каким образом происходит это опосредование?

Согласно В. фон Гумбольдту оно происходит специфическим образом. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять в себя, и переработать мир вещей[16]. Воспринять себя значит претерпеть внутреннее изменение, превратить субъективность в объективность. И только такое превращение предопределяет адекватность не только отношения человека к внешнему миру, но и адекватность его творчества, цивилизационного образа жизни, преобразования окружающего мира для расширения горизонтов своего гармоничного бытия в этом мире.

Этот процесс означает становление прачеловека в его новом качестве человека. И это качество должно быть зафиксировано для него самого в чувственных формах, доступных для восприятия другими людьми. Это – исходное культуры и исходная основа языка.

Языки рождаются везде, где возникает специфическое качество человека. Однако чувственные формы рождающихся языков могут быть разными, поскольку являются продуктом сочетания искусства с общим сущностным качеством человека.

В этом процессе кажущаяся свободной и поэтому случайной форма отношения организма к самому себе превращает его в субъекта, социально закрепляющего свой статус с помощью чувственной формы – языка.

В этой чувственной форме субъекта присутствует элемент влияния на живое окружение, которое воспринимает новое качество субъекта. Вместе с тем возникают новые формы культурной коммуникации.

Рождение новой («третьей») реальности, которую нельзя идентифицировать, как только материальную или только идеальную, это – парадокс, который оказывается камнем преткновения для рассудочного понимания. С одной стороны, эта реальность может рассматриваться как продукт «построения». Но как возможно «построение» до рождения субъекта? Стало быть, это – «естественное построение», понятие не укладывающееся в рассудочное представление. Оно может быть расшифровано в качестве победы случая, в результате которого естественная переработка мира вещей порождает субъект-объектную реальность, содержащую в себе элемент самосознания. Это – центр инициативы, свободы самореализации и проявления воли в удержании свободы. Язык – это и форма, и механизм самосознания и удержания свободы. Слово оказывается началом бытия субъекта, обладающего новым качеством слияния материального и идеального и удерживающего посредством слова это слияние. В этом и заключается исходная сущность языка. Ни аффекты, ни издаваемые звуки не раскрывают сущности языка. Она возникает там, где специфическим образом сходятся обе крайности, создавая ранее не существовавший синтез Я и Мира. «Вершина» синтеза Я и Мира – это мировоззрение. Мировоззрение – конечный продукт такого синтеза, не мог родиться без языка. В мировоззрении весь мир, «входит» в человека в определенной форме знания. И это возможно сделать только посредством языка. Язык обладает свойством придавать бесконечности конечную форму, которой начинает владеть человек. Через нее он может видеть конечный смысл. Через конечную форму бесконечности рождается целостность сознания, в котором отдельные чувственно воспринимаемые элементы не только образуют звуковые сочетания, сочетания объемов и красок, характеризующиеся высотой, глубиной, интенсивностью и качеством, но и включает в себя тончайшие нюансы единства мысли и чувства.

Такова сущность первого шага на пути разрешения языкового парадокса.

Второй важный шаг был сделан Эрнстом Кассирером. Кассирер рассматривал происхождение языка в контексте гуманитарного знания, для которого мышление не становится в один ряд с бытием и не является простым размышлением «над» ним; его собственная внутренняя форма определяет внутреннюю форму бытия. «Если искусство и язык, миф и познание, – писал он, – понимать в этом смысле, то возникает проблема, предвещающая новый подход к общей философии гуманитарных наук»[17].

Бытие здесь как нигде, понимается в форме деятельности, предпосылкой которой, как и всего содержания культуры, является первоначальное деяние духа. Тем самым решается главный вопрос – пытаемся ли мы понять функцию из структуры или структуру из функции.

Именно в культуре происходит не столько оформление мира (Gestaltung der Welt), сколько формирование мира (Gestaltung zur Welt), образование смысловой взаимосвязи и объективной целостности воззрения.

В гуманитарном знании, определяющим внутреннюю форму бытия рождается единый идеальный центр, который находится не в данном бытии, а в общей задаче.

Идеальная форма познается только в совокупности чувственных знаков, служащих ее выражению[18]. Метафизический дуализм мира мыслимого идеального и мира чувственного, эмпирического преодолевается, поскольку выясняется, что идеальная «функция духовного вынуждена искать в чувственном свое конкретное воплощение и что в конце концов только здесь она и может его найти»[19].

Благодаря духовной артикуляции в мире языковых знаков мир впечатлений обретает качественно новое содержание. При этом в пределах смысла знака сознание действует свободно и самостоятельно, так что любое новое воспроизведение знака может заключать в себе новую ступень рефлексии[20], вместе с тем сохраняя его образ как нечто неисчезнувшее. Язык таким образом поставляет тот материал, из которого мы строим как мир действительности, так и мир «Я».

С осмыслением этих реалий связан поворот философии в сторону фокусировки своих проблем в понятие ЖИЗНИ, доступное только чистой интуиции[21]. Жизнь таким образом выходит за пределы бытия данного природой; она уже не может быть представлена как часть биологического процесса. Под воздействием духовной артикуляции в мире языковых знаков, обусловливающей самостоятельное движение культуры, жизнь находит многообразие внешних выражений духа при сохранении единства его сущности.