3. Эпистемическая специфика Удержание здравого смысла в системе глобальных цивилизационных отношений, как условие самосохранения человечества, становится приоритетом политического мышления. Но как возможно удержание здравого смысла в политическом мышлении? Для ответа на этот вопрос, следует определить, как формируется содержание воли масс. Особенности волевого поведения масс в ситуациях повседневных забот, с одной стороны, и волевой скептицизм мыслящих личностей, с другой, перерастают в проблему соединения цивилизационной идеи с массовым поведением для создания новой постцивилизационной реальности. Опыт создания такой реальности, а значит и коррекции чистой воли, существовал. Новое постцивилизационное бытие кажется возможным в результате нисхождения идеальной жизни с небес на землю. Это нисхождение возникает как утопическая идея. В своей первоначальной форме эта идея находит выражение в «Утопии» Томаса Мора. В восемнадцатом веке в мышлении Канта возникает идея «вечного мира» как образа жизни человечества. Раз возникнув, идеи утопической жизни получают все более детальную расшифровку в творчестве Сен-Симона, Фурье, Р. Оуэна. Утопии – это обещание счастья для всех. Идея новой стадии эволюции человечества обретает научную форму. Соответственно был найден субъект, которому было самой судьбой предназначено превратить идею совершенного общества в живую реальность. Но для этого нужно было создать «приводные ремни» между идеей и сознанием масс, с тем чтобы возбудить и привести в нужное направление их социально-политическую активность. Эту роль повсеместно стали играть партии, лидеры которых теперь были вооружены развитым учением построения качественно новой совершенной постцивилизационной реальности, пригодной для всех стран и всех народов современного мира. Казалось бы безусловно разумная и спасительная идея должна была стать мотивом общей воли. Ведь речь шла об интернациональном, т.е. всеобщем содружестве, образующем добровольное единство человечества, встающего на путь непрерывного и взаимовыгодного взаимодействия. Однако иная свободная воля в противовес универсальному интернациональному порядку принимает глобальную ориентацию на установление в мире гегемонистского расистского порядка. В этом новом порядке народы – это материал, годный или не годный для использования. Гордыня рождает самоуверенное презрение к Другому. Другой не соглашается с уготованной ему участью и отстаивает свою свободу. Что изменилось в двадцать первом веке? Каковы мотивы поведения глобальных субъектов? В чем заключается содержание их воли? Народы прикидываются слепыми и глухими, не придающими значения свободным намерениям чистой воли субъектов. А ведь их чистая воля рождает свою «продукцию». Возрождена идея нового «нового мирового порядка». К его утверждению в мире собирается вести народы исключительный субъект. Утверждается, что это – путь к «сияющему миру свободы». Путь стал «прорубаться» с помощью бомбардировок и государственных переворотов. Из опыта прошлого извлечен важный урок: рожденные интеллектуальным механизмом образы глобального мирового порядка можно превратить в реальный политический процесс, если правильно использовать «приводные ремни», поставив их на финансовое довольствие: это – некоммерческие и другие общественные организации, секретные службы, средства культуры и искусства, и, наконец, современные глобальные информационные механизмы. Возникшие в двадцать первом веке цветные революции в различных регионах мира доказывают, что эти механизмы активно используются и действуют достаточно эффективно для того, чтобы проложить путь к установлению в современном мире нового «нового порядка». Этот глобальный процесс может рождать чувство восторга или чувство скорби. Оба чувства выражают смену настроений, которые идентичны знанию. Это знание очевидного повторения пути, по которому двинулись народы в двадцатом веке. Восторг порождается надеждой «исправить» итоги глобального столкновения противоположных доктрин в двадцатом веке, особенно в связи с самодеструкцией Советского Союза – главного победителя фашизма. Чувство скорби определяется ясным видением грозящей катастрофы. В контексте этих чувств возникает эпистемическая проблема: какими знаниями руководствуются массы, когда они возвращаются на путь нацистских палачей? Народы мира обращаются к себе, к своему подлинному самоопределению. Проясняется действительное отношение к своему историческому прошлому. Рождающиеся установки выступают как следствие духовной метаморфозы, внезапного откровения, видимости овладения «высшей истиной», свободной реализации скрытых возможностей, желаний и стремлений к исключительному состоянию бытия. Свободная реализация воспринимается как самореализация, как нескованное ничем движение, наподобие движения ветра. Массы людей приходят в состояние такого движения и в нем самом переживают состояние видимости истины бытия. Действительность современного мира порождает миражи, которые воспринимаются как реальность. Это – особая реальность, реальность массовых сновидений, в которых миражи воспринимаются как действительность, а действительность начинает казаться миражом. С формированием информационного общества, в котором действительность начинает в массовых масштабах обретать нематериальный характер, раскрытие метаморфоз действительности и миражей становится приоритетной задачей гуманитарного знания. В этом его эпистемологический и практический смысл. В массовое сознание с помощью современных «приводных ремней» можно заложить практически любой алгоритм поведения. Это становится возможным в силу устойчивости тяготения к утопическим формам сознания, в которых может быть представлен идеальный образ любой формы жизни. Этот идеальный образ и воспринимается массовым сознанием как истина. В иллюзорное состояние общественное сознание приводится посредством экстаза, который выражается в пророческой, нравственной и поэтической формах. Пророческое сознание противопоставляет себя сложившейся реальности как темному, не видящему скрытого будущего, слепому состоянию. Нравственное сознание утверждает свою истину как противостояние жизни по лжи, которая стала своеобразной нормой. Поэтическое сознание рисует виртуальную гармонию, которая способна одолеть дисгармонии реальной жизни. Иллюстрацией поэтического внимания можно считать выход поэтов в массы, на стадионы, превращая себя в «заводы» по производству виртуального «счастья», преодолевающего реальность несчастной жизни в действующей цивилизационной системе. Противостояние жизни по лжи находило свое выражение в идеализации некоторых исчезнувших форм социальной жизни и управления, таких, например, как земства, которые противопоставлялись коллективным формам планового устройства жизни. Такие формы сознания позиционируются как «настоящая» свободная истина в отличие от официальной, «несвободной». Массовый экстаз – это явление не новое. Массовые движения под воздействием экстаза могли порождать грандиозные цивилизационные последствия. Их характерным примером стали крестовые походы. Экстаз – это забвение реального опыта, который формирует рамки трезвого, разумного общественного сознания, способного сохранять мудрое отношение к жизни в самых критических ситуациях. Рождение массового экстаза предполагает внушение. Исторической иллюстрацией нравственного внушения можно считать ситуацию польской интервенции в Россию в XVII веке, когда была использована сила образа царевича Димитрия как законного наследника царского престола. Нравственная истина обрела такую силу, перед которой не устоял обладавший немалым опытом государственного управления царь Борис. В итоге Россия могла превратиться в польскую провинцию. Волны экстаза, которые охватывают общественное сознание, порождают массовые захватывающие мечтания и своеобразный фанатизм в стремлении их утверждения в качестве замещения цивилизационных истин. Итоговый результат этого состояния общественного духа каждый раз оказывается весьма печальным. Он напоминает сюжет известной сказки А.С. Пушкина о рыбаке и рыбке: старуха, которая искушала старика своими безумными капризами и заставляла его требовать от золотой рыбки их осуществления, оказалась в итоге у разбитого корыта. Экстаз порождает ощущение непосредственного знания «высшей истины» и в этом заключается сила его внушения. Цивилизационная истина – это не простое, непосредственное знание, а внутренне сложная структура и нередко скрытая структура. А это значит что формирование общественного сознания на основе цивилизационной истины – это профессиональная задача, не терпящая самоуверенных любительских подходов. Любительские подходы неизбежно приводят к выявлению того факта, что любое цивилизационное явление для своего оправдания и своего отрицания может найти аргументы «за» и «против». Каждый раз характер «высшей истины» обретает в общественном сознании либо «за» либо «против». Так, например, в начале двадцатого века в России гуманитарное знание отождествляется с философским плюрализмом. С течением времени проясняется, что философский плюрализм отображает процесс духовного самораспада российской цивилизации. Итогом этого самораспада становятся две революции 1917 года. Социальная консолидация после революций характеризуется утверждением «единственно-научной» основы гуманитарного знания. Понятно, что единственно научное основание гуманитарного знания становится обязательным: нельзя безнаказанно руководствоваться ложными представлениями. Возникает диктатура интеллектуальной цензуры. Перестройка и революция 1991 года санкционировали несостоятельность «единственно научной» основы гуманитарного знания, легитимизировав его плюрализм. Цензура ликвидируется. Таким образом гуманитарное знание попадает в порочный круг. Оно осуществляет движение, напоминающее самоотрицание. Складывается устойчивое представление, что массовые постцивилизационные движения, следующие за своими идеями, обречены на движение по кругу. Великая функция гуманитарного знания заключается в установлении диалектики категорий Разума. Игнорирование этой диалектики влечет за собой нарушение равновесия в политике, цивилизационное самоотрицание и неизбежные в этом случае социальные конвульсии. Философия искала категории, необходимые для проявления и объяснения этого процесса. Ключевую роль в определении пути рационального постижения цивилизационных головоломок, сыграла расшифровка категории «Духа». Эта категория фиксирует скрытые процессы, не лежащие на эмпирической поверхности и вместе с тем сигнализирует о грядущих грандиозных цивилизационных переменах. Хотя никто не может указать на эмпирически данную реальность, которая называется Духом, однако знают, что она существует. Что это такое? Это – объективное изменение смысла эмпирической социальной реальности по отношению к человеку. То, что фиксировалось массовым сознанием как благо, т.е. с положительным знаком, меняет свое качество и превращается в зло. Процесс превращения и есть Дух. Между происходящим внутренним сдвигом и его последующим эмпирическим выражением образуется временной лаг, который маскирует происходящие глубинные изменения. Исходное содержание понятия «Дух» кажется загадочным, а его движение непредсказуемым и в этом смысле иррациональным. Закон достаточного основания здесь действует в различных направлениях. На самом деле, кто знает, в каких конечных «материях» коренятся основания добра и зла? Соответственно все определенные суждения, оценки, приговоры, какими бы правильными они не казались здесь и сейчас, несут в себе элемент неопределенности. Дух оказывается там, «где он хочет». И это видимый «произвол» Духа выводит его как явление за пределы стандартной научной ментальности. В действительности за этим видимым произволом скрывается динамика сложности частей цивилизационной истины. Части цивилизационной истины, относящиеся к экономике, политике и культуре, не схватывают цивилизационную истину как Целое. Между тем Дух реагирует на цивилизационную истину как целое: сохраняет ли данная форма цивилизационной жизни свою позитивную роль, или она ее утрачивает? Отвечая на этот вопрос, Дух детерминирует массовое поведение. В силу этого, как представляется на поверхности, «слабый» в научном отношении Дух своим «иррациональным движением» разрушает грандиозные логически стройные и казалось бы эмпирически подтвержденные теоретические суждения частных социальных знаний отдельных наук. Характерно, что это свойство Духа схватывать цивилизационную истину как целое, оказывает определяющее влияние и на сведение в одну точку оценок цивилизационных качеств человека. С точки зрения психологии, культурологии, юриспруденции, экономики, физиологии человек неоднозначен, он обладает различными, нередко противоречивыми качествами. Однако с точки зрения духовной все его качества сводятся в какую-то одну точку. Если человек в своей внутренней сущности готов изменить своей Родине ради личного корыстного интереса, то он становится предателем. И это не эпизодическое определение, относящееся к определенной ситуации, а определение на всю жизнь. Это – целостное определение человека. Антиподом определения «предателя» является «герой», человек совершивший подвиг ради своего Отечества. Так формируются константы гуманитарного знания, которые становятся исходным, отправным пунктом для оценки как личностных качеств человека, так и явлений цивилизационной жизни. Гуманитарное знание выясняет исторически сложившиеся представления о константных основаниях самосохранения цивилизации. Это – константы сохраняющейся жизни общества. «Мутация» перестройки «переворачивает» с ног на голову внутреннее отношение человека к тем константам, которые определяют смысл жизни как исторического прошлого, так и исторического будущего. Это – скрытый внутренний процесс, определивший масштаб грядущих цивилизационных разломов. Гуманитарное знание выявляет сложную внутреннюю структуру цивилизационной истины, состоящей из взаимоисключающих и дополняющих друг друга частей. Когда части цивилизационной истины находятся в нравственном соответствии и равновесии, цивилизация проявляет свою стабильность. Когда одна из частей цивилизационной истины начинает доминировать над другими, цивилизация приходит в состояние «беспокойства», возникают тенденции деструктивности. И это отражается в диалектике Духа. Дух как реальность, отличается от объекта и субъекта взятых сами по себе, но вместе с тем определяет их динамику. Дух – воспринимается как реальность добра и зла, постижение которой превращает человека в целеустремленное действующее существо, действующее в определенных направлениях. Дух отличен от индивидуального сознания, он представляет себя как Дух времени, как осознанное доминирующее содержание истины. Вместе с тем это – реальность, которая определяет направленность массы индивидуальных сознаний, душевных переживаний, конечных выводов рациональных рассуждений и форм поведения. Однако возможно ли убедительное описание мутаций Духа? Это – не сфера психологии и не сфера идеологии, а иная сфера. В данном случае речь идет о внутренних мотивах цивилизационного поведения людей, которые классифицируются на интеграционном и вместе с тем достаточно простом основании: истинно-не-истинно в оценке исходной цивилизационной ориентации. Изменение оценки исходной цивилизационной ориентации влечет за собой в конечном итоге изменения отношения ко всей совокупности явлений и событий, которые ранее составляли структуру истинной жизни в данной цивилизационной системе. Кардинальная смена оценки влечет за собой коренное изменение типа цивилизационного поведения. Ключевое значение для определения последствий возникающего массового движения имеет определение его конечной цели. Так, перестройка, осуществляемая в конце двадцатого века в Советском Союзе, имела в качестве своего лейтмотива и конечной цели создание общества «с человеческим лицом». Соответственно, то, что раньше воспринималось как «человеческая норма», теперь воспринимается как нечто «нечеловеческое». В итоге человеческая норма жизни связывается не с реальным настоящим, а с виртуальным будущим. Движение Духа, таким образом меняет знак истины и не-истины. Вместе с тем происходит коренное изменение отношения общественного сознания к «верху» и «низу»: в ценностной иерархии они меняются местами. Определение сущности данного строя как «нечеловеческого» предполагает вытеснение из памяти основных параметров, в которых осуществлялась цивилизационная жизнь. Поскольку предполагается, что она была «нечеловеческой», то отсюда следует, что прошлое должно быть подвергнуто тотальному разрушению. Эта «простая» логика характерна для массового сознания. Оно теперь «узнает» будущее как истинное место жизни, имеющее «человеческое лицо». Это и есть обобщенная характеристика «истинной» цивилизационной ориентации. Функция гуманитарного знания как знания научного в этой ситуации состоит в расшифровке понятия «человеческое лицо» и освобождении общественного сознания от массовой иллюзии, принимаемой за истину. Дело в том, что в данном случае под человеческим лицом имеется в виду абстракция, не имеющая отношения к конкретным человеческим лицам. Человеческие лица во всем их бесконечном многообразии можно расположить между ликом святого, благородного человека, законопослушного гражданина и ликом преступника, бандита, коррупционера, киллера или мелкого жулика. Если «человеческое лицо» охватывает все это многообразие лиц, то переход от прошлого к будущему должен был бы обрести конкретность цивилизационного хаоса, что в конечном счете и происходит. И это грандиозный урок в цивилизационной истории России. Одно из самых образованных в современном мире обществ оказалось подверженным массовым иллюзиям, вытекающим из непонимания природы и смысла диалектики Духа. Глобальная цель перестройки определялась как новая истина России, движения в «мировую цивилизацию», отречения от себя как «не-цивилизации». Это движение воспринимается как полное «очищение», как стремление к «совершенству» будущего. Опыт однако показал, что такое «очищение» означает разрушение экономики и обороноспособности страны, движение в собственное историческое прошлое. Произносится слово «капитализм», как социально-экономическая характеристика результата движения в будущее–прошлое. Таким образом общество сталкивается с парадоксами, не имеющими теоретического объяснения. Кто из инициаторов перестройки подозревал, что теоретически открываемые горизонты совершенно нового цивилизационного будущего – это горизонты исторического прошлого России? Как казалось, гласность перестройки – это «открытость» ее очевидных истин. Парадоксальным образом, однако, в силу доминирования массовых иллюзий и волн экстаза именно эта «открытость» и скрывала истину. Лишь в финальной стадии обнаружилось то, что скрывало в себе массовое восприятие сущности перестройки. Уверенность общественного сознания в непосредственном видении истины, в различении добра и зла, содержит в себе дьявольскую иронию, насмешку над самоувереностью творцов новой истории. Распад самоуверенности открывает пространство для плюрализма мнений как равенства позиций в толкованиях добра и зла, не имеющих под собой прочной доказательной базы. Но каковы практические следствия допустимости равной легитимности различных или даже противоположных мнений? Следствием такой допустимости является признание легитимности постоянного внутреннего диалога, перехода с определенной позиции на противоположную и обратно. Механизм диалога формируется как процесс и не может быть зафиксирован определенной датой. Он может стать постоянным состоянием. Если это постоянное состояние рассматривается как путь определенности цивилизационной истины, которая не дана априори, а открывается в процессе практического движения, то такое состояние вполне оправдано. Но если его целью не является открытие цивилизационной истины и если эта истина не открывается и не фиксируется общественным сознанием, то постоянное внутреннее состояние неопределенности диалога есть путь «несчастного сознания». Это – процесс, в котором каждое предыдущее состояние потенциально подвергается тотальной деструкции последующим, а последующее содержит в себе скрытый потенциал саморазрушения предыдущего. Это – вечный порочный круг. Общество, попадающее в этот круг, обретает постоянно побивающую себя форму социального самосознания. Эта форма образует исторический смысловой разрыв, смысловую пустоту, духовную «невесомость», которая позволяет всей массе индивидуальных самосознаний подвергаться беспорядочным вращениям, хаотичным движениям в противоположных направлениях, которые как бы свидетельствуют об «идентичности» любых жизненных стратегий как истинных и не-истинных. Зрелые цивилизации вырабатывают механизмы психологической защиты от таких явлений. Показательны в этом отношении психологические механизмы карнавала, который переносит хаотичные цивилизационные движения из реальной жизни в ограниченную во времени и пространстве среду. Там, где такие механизмы не выработаны, «веселость» карнавала переносится в реальную жизнь со всеми вытекающими отсюда последствиями. В итоге возникает общая веселость радикальных перемен без какой-либо серьезной оценки их последствий. Призвание ответственной власти состоит в том, чтобы, учитывая и используя диалектику духа, не допускать цивилизационной самодеструкции. Если успешное решение этой задачи становится доступным государственному лидеру, то он входит в историю в качестве спасителя Отечества. В чем заключается цивилизационный смысл и роль личности, раскрывающей себя в качестве спасителя Отечества? Ее смысл состоит в способности восстановить и воссоздать истину, находящуюся за диалектикой Духа, и сделать ее достоянием самосознания народа, опираясь на духовную элиту общества. Это – истина цивилизационных констант, которые определяют сохраняющуюся в течение времени идентичность цивилизации. Это значит, что судьба цивилизации зависит от уровня профессионализма духовной элиты и здравого смысла народа. В этом взаимодействии формируется адекватное массовое сознание, влияющее на цивилизационный выбор правильного пути. Ключевая роль цивилизационного выбора особенно наглядно проявляется в эволюции западной цивилизации. Так, формирование нового времени определялось глубоким сдвигом в массовом сознании, отступлением от абсолютной веры в официальную церковь, эрозией авторитета римского престола. Авторитет веры замещается авторитетом Разума. Соответственно константным в истории полагается лишь то, что соответствует универсалиям Разума. Цивилизационная память теперь не совпадает с памятью сакральной, а священная история не охватывает историю бытия. Общественное сознание начинает поиск Разума в эмпирических формах исторической эволюции. Наступает эпоха революций. В конечном счете Запад нашел равновесие между новым секулярным миропониманием и традиционным сакральным смыслом человеческой жизни, что позволило предотвратить угрозу цивилизационной самодеструкции общественной жизни. Европейские революции XIX века выражали этот процесс достижения действительной истины цивилизационного добра и зла. Теоретически ключевую роль в утверждении цивилизационного самосохранения играет движение классической философской мысли, соединяющей рациональное знание с пониманием внутреннего мира субъекта. Функция гуманитарного знания заключалась не в том, чтобы противостоять движению Духа, а в том, чтобы вносить коррекцию в его конечные цели, придавать им реалистический и позитивный смысл. Философской мысли Запада далеко не всегда удавалось удерживать движение Духа в адекватном здравому смыслу русле. Но она обогатила духовную культуру своими аналитическими концепциями. Подход к цивилизационной истине оказался связанным с переосмыслением исторического опыта, как опыта жизни, преодолением некоторых популярных предрассудков, отождествляемых с истинами разума. Это, прежде всего, оценка прошлого как времени тотальных заблуждений. Скепсис порождает и соответствующую социальную психологию. Разве расставание с прошлым не проходило с общим смехом и разве гении пера не учили, что человечество «со смехом» расстается со своим прошлым и разве не подтверждает эту истину история мировой культуры? Вопрос этот не столь прост, как это кажется на первый взгляд. Конечно, писатель может представить прошлое либо как общую смешную кучу людей, либо в виде отдельных карикатурных персонажей, над которыми люди будут потешаться, а теоретик убедительно обоснует необходимость и неизбежность такого смехового перехода от прошлого к будущему. Но при этом он будет опираться не на действительные реалии жизни реальных людей, а на их литературные изображения, т.е. на субъективные представления о жизни прошлого как жизни на «корабле дураков». При этом смех оказывается двусмысленным. Ведь и те, кто смеется, также оказываются на «корабле дураков», лишь делая вид, что они находятся в каких-то «эмпиреях», находящихся «выше» жизни этого смешного прошлого. Но ведь они, их деды и отцы тоже жили в этом прошлом, учились, делали карьеру, женились, рожали и воспитывали своих детей, несли ответственность за то, какой является страна, в которой они продолжают жить. Значит смех над «кораблем дураков» – это смех над собой, признание собственной непреодоленной глупости. Но в чем состоит глупость? В самой реальности исторического прошлого или в безответственном смехе над ним? Разве не грешно смеяться над тем, чего уже нет в действительности? Если прошлое – нечто несуществующее, то тогда проблема отношения к нему переходит в плоскость отношения к некоей фантомной реальности. Если память относится к прошлому, а цивилизационное прошлое это фантомная реальность, то тогда имеет ли вообще реальный смысл ломать теоретические и политические копья? Когда духовные цивилизационные ориентиры формируются образами культуры и искусства, то парадоксы духа могут возникать как эмоциональный продукт действующих драмы, трагедии и комедии. Фр. Ницше, анализируя сущность перехода от греческой трагедии к комедии, видел в этом процессе не только литературный и театральный, но и цивилизационный феномен. Хохот, который потрясал греческое общество, был хохотом рабов, которые обрели свободу и ни за что не отвечали. Их веселье и выражало эту полную безответственность. Это явление безответственной веселости повторяется в разломные эпохи, эпохи разрушения традиционной системы ответственных отношений и отсутствия новых форм цивилизационной ответственности. В цивилизационном контексте прошлое существует в настоящем. И это доказывает реальность прошлого. На самом деле, ценностные константы, такие как сакральные моральные заветы, характеризующие сущность цивилизации, возникают исторически и в этом смысле относятся к прошлому. Однако они продолжают определять качество цивилизации, и в этом смысле продолжают существовать в настоящем и влиять на будущее. Цивилизационной спецификой прошлого определяется и отношение к нему общественного сознания. Если сущность прошлого заключена не в преходящих эмпирических явлениях жизни, которые возникают и исчезают, как пузыри на водной поверхности во время дождя, а в исторических сформировавшихся цивилизационных константах, то такое прошлое должно обретать в общественном сознании особый знак. Сооружения, фиксирующие ключевые события в истории народа, храмы, мемориалы, памятники, формирование мест осуществления культовых процедур превращают прошлое в реальность настоящего. В этой ситуации проблема исторической памяти проявляет свой культурологический аспект. Историческая память вообще является составной частью культуры. Без исторической памяти культура становится одномерной, плоской, и, можно сказать, скучной, не интересной. Исторический подтекст культуры придает ей многомерный смысл, выявляет ее глубинное основание как «основание» цивилизационной идентичности. Культурологически истина смысла фактов – это их Логос. Логос культуры с точки зрения христианской теологии это слово Бога в ней. Применительно к истории этот культурологический аспект означает выявление сакрального смысла в фактах. Так возникает священная история. В античной философии Логос совпадает в своей сущности с Разумом. Это значит, что факты, как продукт принимаемых человеком решений и действий, могут быть разумными и неразумными. Истина совпадает с разумными решениями и действиями, соразмерными природе и бытию человека. Таким образом, факты распадаются на составные части – сакральные и профанные, разумные и неразумные. Иными словами, проблема смысла включает в себя культурологический аспект. Память в ее культурологическом аспекте обретает свои особенности и свою теоретическую проблематику. Прежде всего, в разнообразии форм исторической памяти как таковой следует видеть своеобразие памяти цивилизационной. Цивилизационная память определяется сохранением в себе исторически сформировавшихся цивилизационных констант. Это ее differentia specifica. Расшифровка специфики цивилизационной памяти позволяет понять сущность клиотравматизма, не сводящегося к конъюнктурному освещению отдельных фактов и событий истории, превращению «белого» в «черное», а «черного» в «белое». В отличие от обычного описательного культурологический клиотравматизм означает деструкцию исторически сложившихся цивилизационных оснований жизни народа. Понимание и оценка сущности такой деструктивности требует расшифровки. Эта проблема особенно остро встает в современной ситуации, когда прошлое буквально «взрывается» волнами процессов глобализации. Глобальные тенденции определяют будущее, и это виртуальное будущее влияет на настоящее. Прошлое и будущее в этом смысле, соединяясь в настоящем, образуют Крест Времени, на котором происходит духовное распятие современных цивилизаций. Вопрос встает так: могут ли народы в современных условиях сохранять сформированную в прошлом цивилиазционную идентичность или с ней необходимо расставаться, обретая космополитические универсальные черты и качества? Это – проблема ценности цивилизационной памяти и этнической дифференциации, сложившейся исторически. Константы цивилизационной памяти служили самосохранению этноса как единого целого. При этом они становились фундаментальным условием такого самосохранения. В этом контексте возникает проблема критериев увековечения того, что следует нести в будущее, что должно быть с цивилизационной точки зрения сохранено в памяти народов. Каких героев необходимо увековечивать? История знает разных героев. Цивилизационный эгоцентризм превращает в «героев» палачей народов. В контексте этого эгоцентризма вырабатываются и нравственные нормы, отступление от которых жестоко карается. Знакомство с изложенной в Библии историей четырех царств, показывает, что в отношении «чужих» могли оправдываться средства тотального физического уничтожения – не только мужчин, но и женщин, не только взрослых, но и детей, не только людей, но и скота. И это требование полагалось священным, передавалось пророком, вещающим от имени Бога. «Чужой» в этом контексте означает «плохой», подлежащий исчезновению. Это представление переносится в двадцатый век и воспроизводится в расистских и экстремистских националистических доктринах, становящихся теоретической основой практики геноцида. С этих позиций в будущее следует нести ценностные ориентации какого-то одного этноса, который объявляет себя исключительным. Это объясняет начинающуюся террористами на Ближнем Востоке войну с памятниками. Эта война прокладывает путь глобальному доминированию и физическому истреблению «неверных». Мировое зло сегодня наглядно проявляет себя в сокрушении памятников, которые олицетворяют сакральные истины цивилизации. Характерна в этом мемориальная деструкция памятников в Украине. В Польше сокрушен памятник генералу И.Д. Черняховскому – освободителю Польши от нацизма. Какой нравственный смысл несет такой вандализм? Памятник становится адекватным своему предназначению, когда он не просто увековечивает эмпирическое явление прошлого – конкретного индивида, конкретное событие, а становится носителем определенной нравственной идеи. В явлении захоронения и создания памятника человек радикально отличается от животного. В памятнике присутствует феномен самосознания: человек открывает для себя мир, не подлежащий тлению, а вместе с тем и себя для мира. Он соприкасается с реальностью духовных констант. Захоронения и памятники символизируют наличие этой реальности. Разрушение памятников культуры и нравственности – это шаг в направлении разрушения будущего человеческой цивилизации. | |
|